Александр Михайлович Дубинчик

Александр Михайлович Дубинчик
А. Дубинчик. Река сверкает. Масло, темпера. 1975.

Александр Михайлович Дубинчик художник

Любите ли вы смотреть, как сверкает река против света? Есть в этом трепещущем сиянии что-то волнующее, зовущее, грустное и радостное одновременно.

Сверкает река. Узкая темная полоска одинокой лодочки дрожит в ярких блестках воды. Тонкие стволы деревьев пересекают темный холмистый берег. Резко блеснула мокрая крыша сарая на том берегу. Весна еще только начинается, воздух холоден, и снег не везде сошел. Блестят влажные доски на полу открытой террасы дебаркадера, и маленькая птичка — зуек — снует тут же, юркая и веселая.
С детства врезалось это в душу. И образ тот жил внутри меня, он возникал снова и снова, обновлялся и растворялся, смытый временем и расстоянием.
И странно, только недавно, несколько лет назад, он нашел выход. «Река сверкает» назвал я картину, написанную тогда в мастерской…
Я пишу пейзажи потому, что давно их люблю, с тех незабываемых занятий в кружке Московского Дома пионеров в переулке Стопани у Кировских ворот. Так бывает: то, что пробудилось еще с детства, проходит через всю жизнь, не прерываясь. Кто полюбил пейзаж, проносит это чувство уже до конца.
Война… Смерть, кровь, страдания. Но и тогда жили — и жили остро, пронзительно — поэзия, музыка, живопись. Жило обостренное чувство природы и красоты. Жестокий фон только придал ему еще большую, какую-то щемящую силу.
Землянки под снегом. Тишина. Голубые мартовские тени сеткой расчертили талый снег, ползут по стволам деревьев, по брезенту, укрывшему орудия, и обрываются на окутанных тончайшей синевой темных елях. Ветер доносит сырой и тонкий аромат ельника, и солнце, пробиваясь через лес, протягивает длинные золотистые паутинки света, и кажется, если сощуриться, что все они тянутся к тебе. И такая красота, такое торжество жизни!
Я и сейчас вижу все так четко, так осязаемо. Чувство красоты и первозданности природы не проходило никогда. В память глубоко запали сумрачные и звенящие, грустные и радостные картины. И когда я пришел с войны — это очнулось все…

А. Дубинчик. В рыболовецком на Дунае. Масло. 1963
А. Дубинчик. В рыболовецком на Дунае. Масло. 1963

Непреходяща и неувядающа жизнь природы. Счастлив тот, кому дано увидеть эту жизнь, прислушаться к голосу природы. Но она недоступна безразличному сердцу и ленивому глазу. С каким восхищением и удивлением смотрю я с детских лет на пейзажи любимых художников! Полотна их задумчивы и радостны, грустны и торжественны, в них тишина и взволнованность. Они вошли в нашу жизнь и сопровождают нас, где бы мы ни были. Это пейзажи прекрасных, счастливых и добрых мастеров. Природа открылась им доверчиво и навсегда.
Пейзаж играет огромную роль в формировании души человека. Ничто не вызывает такого пронзительного чувства любви к Родине, родной земле, ни один жанр не обладает таким непосредственным воздействием на зрителя.
Работа над пейзажем учит художника выражать определенное состояние природы, воспринимать цвет во всем его разнообразии и одновременно в тональной цельности, обостряет композиционное чутье, воспитывает поэтическое отношение к теме. По словам одного из тончайших наших живописцев Г. М. Шегаля, именно пейзажи являются пробным камнем художника, его глаза.

А. Дубинчик. Пирита. Яхты, Масло. 1958.
А. Дубинчик. Пирита. Яхты, Масло. 1958.

Пейзажи можно писать и на природе и в мастерской. И даже спустя много лет. Если ты сохранил то впечатление, которое тебя поразило, сумел пережить пейзаж, если он «прошел через твою кровеносную систему», то он будет жить в тебе долго. И выплеснется с тем большей эмоциональной силой, чем глубже он потряс тебя.
Но когда запас наблюдений мал и мотив не пережит, холст становится пустым, и художник терпит неудачу. Вот и нужно изучать природу, проходить ее великую школу, постоянно углублять и развивать запас наблюдений. Нужно изучать музыку цвета, света, пространства. Только в непосредственном общении с природой рождаются чувства живого, пластическая свобода, цельность. Но для этого нужны не эпизодические встречи, а длительное и серьезное изучение натуры.
В мастерской я не пишу по этюдам — пишу по воспоминаниям. Картина не может быть просто повторением и увеличением этюда. То, что пережийо, высказано однажды и затем снова пересказывается, уходит, искажается. Работа теряет непосредственность, доверительность.
Этюды бывают разные. Есть этюды, имеющие вспомогательное назначение, собираемые художником для какой-то определенной картины. В них ставятся специфические задачи. Изучаются состояния природы, освещение, колорит, тональные, цветовые отношения, силуэт. Анализируются детали пейзажа. Этюды эти пишутся максимально приближенно к натуре, «в упор», «документально». Точность изображения мотива является их достоинством. Эти этюды воспитывают глаз художника, обогащают его память. Они рассматриваются и самим автором как подсобный материал для дальнейшей работы над картиной. Их «протокольность» помогает художнику. Он работает, свободно видоизменяя мотив, не перенося его целиком в полотно, но сохраняет правду в больших тональных и цветовых отношениях и в отдельных, проверенных на натуре деталях.
Но бывают этюды и другие. И от того, что их также именуют этюдами, они не менее значительны, чем иные картины. «Композициями с натуры» Haзывал их замечательный советский пейзажист В. Рождественский. В истории искусства немало этюдов, имеющих самостоятельное художественное значение. Они как бы переросли рамки классификации и стали великолепными произведениями искусства, обогатившими человечество. Этюды многих выдающихся художников несут в себе все признаки картины. Здесь и глубокая мысль, и завершенность образного строя, и поэтичность, и композиционная убедительность.
Есть для пейзажиста своя прелесть в работе в мастерской, своя необходимость. Вынимаешь что-то из души, из ее тайников, припасенное и отложившееся там давно, и кладешь на холст. Ты создаешь пейзаж, используя часто не один мотив, а различные мотивы, многие наблюдения и материалы.
Но что может заменить художнику те мгновения, когда он живет с природой одной жизнью и ее вздох — его вздох? Потому-то и пишется на природе так радостно. Чувствуешь себя ее частицей, вдыхаешь ее запахи, ощущаешь ее тепло, будто пронизан ее светом и какие-то звуки входят в тебя…
Часто ловишь себя на том, что в такие минуты почти не глядишь на палитру, где привычно, как уже много лет, расположились краски. Боишься в это время упираться взглядом в этюдник, доставать новые тюбики, доливать растворитель, потому что когда снова поднимаешь глаза, то с ужасом видишь, как что-то дрогнуло внутри тебя, нарушилось. Не изменилось ничего вроде бы в мотиве, но исчез единый порыв, прервался разговор, мысль — хотя бы на мгновение — ушла в сторону. И связь, та чудесная, тончайшая, необъяснимая связь между тобой и окружающим, которая вспыхнула, — погасла и разорвалась. И стольких усилий стоит ее восстановить, снова ощутить в себе этот подъем. Иногда это уже невозможно.

А. Дубинчик. Дагестан. Аул Ахты. Масло. 1971.
А. Дубинчик. Дагестан. Аул Ахты. Масло. 1971.

Пишу я быстро. Может быть, слишком быстро подчас. И когда иду на уже намеченный мотив, иду нацеленный, напряженный. Сколько бы пейзажей ни было написано, к каждому новому приступаю с волнением и таким чувством, будто пишу впервые.
Внутри все натянуто, как струна. Я ждал этого, поэтому нетерпелив: очертания будущего пейзажа уже видятся мне…
Ощущение работы, ее колорит, ее строй возникают чаще всего до того, как кисть прикоснется к холсту. Но образ, что внутри, еще слишком хрупок. Малейшее может разрушить его. Да и как работа пойдет, еще не ясно. И я напряжен. Я не боюсь этого напряжения. Оно помогает мне. Ведь пейзаж и должен быть рожден напряжением чувств.
Бывает и так, что под кистью рождается совсем не то, что ты задумал. Иной образ, иное состояние, иной колорит. Ну что ж. Это ведь тайна. Главное, чтобы были цельность, образность и поэтичность. Это то, что я жду от своих пейзажей и ищу в работах других.
Быстро, «на одном дыхании», пишу и тогда, когда еще не знаю, что буду писать. Когда образ рождается вдруг, совершенно неожиданно, прямо на месте. Стараюсь не расплескать первого впечатления, не остыть. Почти не пишу в два и более сеансов. Невозможно снова вернуть то состояние ни в природе, ни в себе. Приходишь на следующий день. Так же светит солнце, так же ложатся тени. Все так. И все не так.
Не утверждаю, что подобным образом надо работать всем. Нужно, конечно, писать и долго, много сеансов, и не так импульсивно. Это определяется многим. И задачами, и условиями, и личностью художника. Сама натура подсказывает темп работы, сроки, методы и средства. Характер художника, его темперамент определяют и режим работы.
Пишу, когда уже не могу не писать. Когда изголодаюсь по живописи. Но работаю тогда уже безоглядно, сколько могу выдержать, сколько хватает сил, до предела. И радость этого труда, труда прекрасного, дает силы.
Люблю писать один. Тогда природа доверительно говорит только с тобой, и ваш разговор, вашу близость никто не нарушает.

А. Дубинчик. На Себежском озере. Масло. 1956.
А. Дубинчик. На Себежском озере. Масло. 1956.

Еще дома подготавливаю поверхность грунтованного холста или картона, протирая его тонким, прозрачным слоем темперы разных оттенков. Этот общий тон сразу создает среду, в которую входят постепенно элементы пейзажа. Рисунок намечаю кистью легко, одним цветом, чаще синим. Композиции в этюде придаю большое значение. Стараюсь, чтобы композиционное решение не было случайным. Пишу весь холст сразу, переписок почти не делаю.
С натуры пишу и довольно крупные пейзажи. Качество пейзажа, разумеется, не определяется ни размером, ни временем, затраченным на его исполнение. Кстати, один из лучших пейзажей ранней весны Левитана, писанный им в Дугине, сделан, по свидетельству В. Бялыницкого- Бирули, меньше, чем за час. Но за этим часом стояла вся подвижническая жизнь художника, все часы, прожитые и пережитые им на природе.
Когда пишу с натуры, мотив перерабатываю, видоизменяю. Стремлюсь не просто списывать, а сразу что-то отбирать, подчеркивать, усиливать, обобщать, но все это открывать в самой же природе. Реальность не должна поглощаться авторским вымыслом. Обобщения не должны приводить к схематизму. Работая над этюдом, выделяю то, что мне представляется важным, и стараюсь не увидеть того, что не должно быть замеченным.
Иногда в поисках мотива художник колесит по всей стране. Но странное дело, пейзажи его, отмечая характерные приметы местности, не несут в себе ничего более. Широкое поэтическое выражение природы, образ ее, повествование о тишине озер, шуме моря, просторе степей заменены в них рассказом о какой-то местности, географическим описанием ее. И вроде бы все точно, а того, что вечно живо — духа природы, — нет. Можно и нужно ездить. Но ездить должен художник, у которого есть свой внутренний мир, свой духовный багаж.
Часто мы думаем о современности пейзажа. Современность его не в перечислении внешних примет, каких-то ультрасовременных деталей, а в том строе чувств, которые он рождает, в высочайшем ощущении красоты родной земли. Вот почему в определенном смысле современны сегодня и пейзажи Венецианова, Саврасова и Левитана. Искусство не делится на «новое» и «старое», скорее на живое и мертвое. Поэтому и живы для нас великие художники прошлого.
…Никакими умными словами не переложить своего опыта, своего метода. У каждого, даже начинающего, должен быть свой голос, и надо быть самим собой и единственным, как на дереве каждый лист отличается от другого, говорил Пришвин. Каждый художник должен накопить личный запас поражений и побед. И здесь важны не годы, а напряженность, насыщенность жизни. Ведь только выстраданное, пережитое имеет неотразимую убедительность.
Пожелаю же себе и вам, чтобы пейзажи наши пробуждали в тех, кто придет их смотреть, любовь к нашей земле, к природе, к тому огромному и бесконечному, что зовется жизнью.
…Я стою на берегу реки. Холодный воздух доносит ее запах. Его так хорошо вдыхать большими глотками. И река сверкает. Она сияет таким ярким, таким нестерпимым светом. Это свет издалека. Из самого детства.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Culture and art