Аркадий Пластов
Художника как самого грамотного из сельчан избрали членом сельского Совета и как безземельного наделили землей. В том, что пришлось, отложив кисть, сделаться пахарем, жнецом, косцом, увидел Пластов счастливейший случай познать крестьянскую жизнь до мелочей. Это обогатит его искусство, хотя совмещать два занятия, требующих от человека всех сил без остатка, конечно, трудно. Кто знает, может, и не выдержал бы художник, если бы не подмога односельчан. Срок пришел — он показал. И не в одной Москве — во множестве столиц! Правдиво, сильно. И была в этом доля участия односельчан.
Сколько часов позировали художнику его земляки — разве сочтешь? Ведь бывало не раз: в драгоценные для крестьянина даже не часы, минуты сенокосной страды — не перестояли бы травы! — едва начинался первый ряд, уже кто-нибудь спрашивал: «Ну, Лександрыч, писать-то нынче будешь?» Артель человек в тридцать-сорок готова была позировать, должно быть сердцем понимая то, что художник вряд ли тогда высказывал вслух: «Выгодней всего писать человека, когда он работает,— лучше всего улавливается самая суть человеческая». И, наверное, самая суть жизни! Во всяком случае, именно так свидетельствует живопись Пластова.
Веселым торжеством хлебороба напоен «Колхозный ток».
«Уборка, какая это счастливая пора, какая кипит кругом веселая, деловая кутерьма… Я ничего не знаю обольстительнее труда хлебороба»,— говорил Аркадий Александрович. И написал об этом картину-праздник, исполненную динамики, оптимизма, радующую звонкой цветовой гармонией, монументальным размахом. Полыхает холст летним жаром, сияет золотом спелого зерна, опаляет истовым упоением труда, удалью Чудится: и в зимние холода, и в осеннюю непогоду ощутишь прикосновение накаленного солнцем воздуха, тронет щеку колючее щекотание золотой пыли из-под молотилки, почувствуешь, как сладко утоляет жажду родниковая студеная вода…
Величавая мелодия во славу труда на земле звучит во всем искусстве Аркадия Пластова. Началась она в середине 30-х годов. По заказу Российского кооперативного товарищества «Художник» создал живописец первые большие картины — о жизни зарождавшихся колхозов Кому, как не ему, художнику и пахарю, было об этом рассказывать Ведь первыми прислонишинскими колхозниками становились те, с кем начинал он в родном селе новую жизнь, заседал в комитете бедноты, секретарствовал в Помголе (помощь голытьбе) Остался на виске глубокий шрам — след от кулацкого топора
В трех картинах изобразил тогда Пластов односельчан — работают они уже сообща, коллективом Особенно красив голубовато-серый колорит холста «Стрижка овец», где под навесами ловко управляется бригада женщин, сгребая пушистые клубы шерсти. Каждая устроилась как сподручнее Точно переданы позы, умелые, уверенные движения Сразу видно — писал картину не сторонний наблюдатель, а доскональный знаток дела.
Эту неподдельную достоверность, истинную красоту сразу оценили зрители. Последовали другие заказы. А художник уже был к ним готов, работал, оказывается, над нужными сюжетами не один год. Пластов считал, что судьба его баловала —«…подсовывала заказы, давным-давно засевшие в голове… Не надо было ломать голову над незнакомой или чужой темой, к которой ты равнодушен». Как-то не брал в расчет, что словно бы напрашивавшийся успех был вознаграждением великих трудов Но ведь одарили они художника ни с чем не сравнимой радостью открытия и одоления, бесконечных поисков, взлетов, порой и неудач. Не год и не два искал Пластов свои краски, свои формальные богатства, чтобы осуществить завладевшую им еще в пору учения мечту: в целом цикле картин развернуть эпопею крестьянского житья-бытья. А оно неторопливо, несуетно менялось день ото дня на глазах, наполнялось иными настроениями, новым смыслом Художник хотел, чтобы его живопись черпала краски из самих глубин народных. И не спешил регистрировать внешние приметы времени. Знал, что для достижения цели нужна единственно верная живописная форма, когда каждое движение кисти подсказано правдой увиденного, воспринятого сердцем, постигнутого умом.
В картинах Пластова мало современной сельскохозяйственной техники — грабли, обычная телега, даже серп встретятся там. Но зато мысль, которой был одержим художник, всегда созвучна времени, принадлежит будущему, которому он хотел передать все лучшее, что знал о своих героях и своем времени, все, что умел, постиг в живописи И самый, казалось бы, будничный сюжет обретал под его кистью эпическую силу. Как в картине «Жатва».
В тусклый и холодный день августа далекой военной поры на ржаном поле набрел художник приблизительно на ту сценку, что вошла потом в картину, сначала условно названную «Обед в поле»: у скирды устроились за трапезой старик, которому уже надобно отдыхать от хлеборобских трудов, и трое ребятишек, кому еще рано заниматься полем.. Как увидел их — так и встала перед глазами упрямая, несгибаемая Русь.
Победным летом сорок пятого работал Пластов над «Сенокосом», теперь находящимся в Третьяковской галерее вместе с «Жатвой». А впервые его работы были выставлены там на праздничной послевоенной художественной выставке.
Да не из последних, если прислонишинские старожилы по сей день помнят: «Ввек никто не скосит, как он!» И не диво, что победу мира воспел художник в картине любимого труда, когда под размеренный посвист кос ложатся ряды буйно-цветистых, ароматных трав. Ведь Пластов был убежден: он должен взрастить для своего народа искусство радости, напоенное могучим дыханием правды Радость эта и правда яростнее, «громоподобнее» всего выражались у мастера в картинах труда. Дойка коров и ссылка зерна в амбары, вывоз сена и отдых коней в ночном, обмолот хлеба и выгон стада предстают в пластовских полотнах то в сдержанных, суровых, то в светлых и звучных сочетаниях красок, в осязаемой предметности форм, вылепленных открытым мазком, в пульсирующей свободе линий, красноречивости самой фактуры живописного слоя. Почти видишь, как волей и мастерством художника одна работа — на земле словно бы претворяется в другую — искусство!
Нужно писать человека в работе — и 76-летний мастер взбирается на узкие шаткие леса строящейся избы и, примостившись там, рисует конопатчика, под чьими быстрыми точными ударами молотком превращаются в тугой валик лохматые клочья пакли. Нужен портрет комбайнера — в жару и зной художник день за днем отправляется в поле. А потом с удовлетворением рассказывает: «Он умирал от жажды, я умирал от жажды. Некогда было напиться». Так свершалось в небольшом русском селе необычное — взаимопроникновение труда крестьянина и живописца, их взаимо-творчество. Думаешь, не это ли на пределе сил в напряженной работе пережитое обоими ощущение жажды подсказало художнику в солнечном колорите «Колхозного тока» полыхающий цветовой аккорд центральной части холста.
Однажды у родника, испокон веку поящего прислонишинцев, увидел Аркадий Александрович дочку своих соседей Клаву — как подросла! С девичьей мечтательностью стоит будто завороженная, следя за льющимися через край ведра хрустальными струями. Столько света, ликования жизни, летней благодати увиделось в этом художнику, что захотелось непременно поймать трепет листвы, блики солнца в воде и на просвечивающих прядях ивы, россыпи брызг. Попросил: постой вот эдак. И воспел «Родник» счастливый свет юности, тот праздник, что случается у каждого во встречах с природой. Никогда Пластов, глядящий на мир глазами прирожденного колориста, тонко чувствующий гармонию живого, не положил мазка ради внешней декоративности, нарочитой живописности — все, как в «Роднике», подчинял песне о человеке на земле.
Нет на его холстах придуманных сюжетов. Нет и натурщиков. Все герои и персонажи там — жители Прислонихи. Российские землепашцы, мастера крестьянской работы.
В их характерах, лицах, знакомых порою целую жизнь, в их обыкновенном облике умел художник увидеть черты типические. Не правду факта, правду случайного, а ту высокую правду поэтического обобщения, когда рождается художественный образ. И потому картины Пластова не стали хроникой жизни всего лишь одной его Прислонихи. В них встает перед нами вся Россия, раскрывается все лучшее, чем велик и славен ее народ, чем одарен русский, советский человек — труженик на ее земле.
Стоит, опершись на грабли, будто на посох, один из патриархов — Петр Григорьевич Черняев. «Дядя Петруха»— звали его на селе. Художник говорил о нем:
Много я его писал. Удивительный это был старик — честности, достоинства необыкновенного. На другом холсте трактористка Маня из того же славного рода Черняевых обернулась к художнику — не ушло еще с лица выражение заботы, усталости, сосредоточенности. В час беседы писал художник кузнеца Лотина. В мастерской позировала Аркадию Александровичу Таня Юдина, принарядившаяся в павловскую шаль. Свободными, сочными мазками светло-золотого, густо-синего, насыщенного красного рядом с черным написаны фон, одежда. И совсем иными прикосновениями кисти к холсту — легкими, будто ласковыми, когда краска ложится тонким, почти прозрачным слоем, передал мастер округлость смуглых щек, рисунок рта и бровей, блеск темных глаз. Вязь мазков в портрете помогает нам постигнуть все обаяние юной модели художника.
«…картины Пластова надо воспринимать сразу, полно. И все-таки особый разговор о детях,— писал Павел Корин.— Они часто становились героями и полноправными участниками его картин». Аркадий Александрович не таил, что привержен к ребятишкам. Великое множество детских образов живет на его холстах и рисунках. Бывало, как ни занят художник (на дворе-то июнь!), появлялись ребятишки из дальнего района, и он находил для них время. Помню беседу Аркадия Александровича с одной ребячьей группой. Он рассказывал о работе живописца, важности труда в судьбе каждого. Рассказал о маленьких героях «Жатвы»: «Они от зари до зари трудились, до колосочка убирали хлеб, заменив тех, кто бился с врагом. В футбол, или этот, с клюшкой, забыл название, не гоняли дни напролет. Некогда было: без их трудовых рук, может, великая победа наша задержалась бы… Вы им подражайте»,— закончил он беседу призывом к нынешним ровесникам героев картины растить в себе благородную привычку к труду.
В портретах Пластова человек исполнен достоинства, естественности, что дается сознанием нужности на земле, честным трудом. Но портретистом себя художник не считал, никогда портретов не выставлял. Лишь на посмертной выставке мастера в 1975 году увидели мы созданную им за сорок лет уникальную портретную галерею. Слезы и радость, гордость и боль переполняли на этой выставке людские сердца, когда раскрывались прекрасные и сильные русские характеры. Думалось: то не просто портреты, то памятник поколениям народным, утверждавшим славу и мощь Советской Родины. Так в образах земляков с особенно проникновенной силой выразилось то, что вдохновляло художника и что записал он строкой в «Автобиографии»: «…тон всей планете задали и даже во Вселенную вступили хозяевами. Дорого стоит русский характер, и истинно дорог земле русский человек».
