Валентина Михайловна Муцетони Таксидермист
Как вы думаете, что это? Оказывается, профессия, и к тому же очень редкая. В нашей стране работает всего несколько десятков таких специалистов. А название это происходит от греческих слов «taxis», что значит приготовление, обработка и «derma” — шкура, кожа. Таксидермист не просто обрабатывает звериную шкуру и делает чучела. Он превращает их в музейный экспонат.
Валентина Михайловна МУЦЕТОНИ — заведующая отделом таксидермии и реставрации Государственного Дарвиновского музея. По роду своей работы она много путешествует. Из поездок, зарубежных и по стране, привозит богатый литературный и изобразительный материал.
Свой творческий опыт и знания Валентина Михайловна старается передать юным анималистам, с которыми занимается в музее. Мы попросили В. М. Муцетони рассказать нашим читателям о том, как умение рисовать помогает в ее необычной профессии.
В детстве я была Красной Шапочкой. У меня были настоящая красная шапочка и настоящий серый волк. По всем правилам он мог попытаться съесть меня, но оказалось, что его вполне устраивали и дружеские отношения. Вечерами мы с ним гуляли по дорожкам зоопарка, затевая игры. И даже вместе с ним участвовали в новогоднем карнавале. Правда, на людях за ним приходилось
смотреть в оба: подозрительность моего приятеля могла стоить кому-нибудь куска одежды.
В этом удивительном карнавале медведи, лисы, верблюд, запряженный в нарядные санки, северные олени медленно двигались по аллеям, к величайшему восторгу публики. Впереди нас шел косматый пони, на нем восседал сонный кот. Пони вел под уздцы «Заяц», помахивая плюшевыми ушами, а озорная «Обезьяна», которая на самом деле была веселой девочкой Зиной, бросала цветной серпантин. В праздничном шествии перемежались взаправдашние звери и наряженные в звериные костюмы ребята — юннаты Московского зоопарка.
В те чудесные дни звери занимали все наше время, забота о них становилась смыслом жизни. Мы непрестанно находились либо около клеток, либо в самих клетках вместе со своими питомцами, а выходные дни проводили в лесу. Ночью сидели у костра, слушая, как шумят деревья и потрескивает в огне валежник. С рассветом шли наблюдать пробуждение природы. Впечатления тут же записывались в дневники, рядом появлялись зарисовки. Они тоже были результатом наблюдений и украшали наши записи.
К счастью, около нас были мудрые люди. Они умели вовремя распознать, что творится в наших головах, и вовремя дать полезный совет. «Рисуй больше», — говорил мне руководитель кружка Петр Петрович Смолин. И я рисовала, часами простаивая у клеток. Особенно трудно приходилось зимой: мерзли пальцы. Редкие посетители, глядя на мои посиневшие нос и руки, говорили: «Из тебя получится художник, если рисуешь на таком морозе!» Но я уже точно знала, что художником не стану. Моей судьбой были звери, а рисование сделалось лишь способом изучения их.
Совершенно новое отношение к этому занятию пришло внезапно. В тот незабываемый день я впервые переступила порог мастерской Василия Алексеевича Ватагина. С тех пор для меня стало очень важно — разговаривать с ним, спрашивать, смотреть, как он работает. Василий Алексеевич оказался удивительно доброжелательным человеком. И хотя сам он скромно говорил, что не умеет учить, учил он великолепно, охотно делился своим огромным опытом. Именно в его мастерской проявился и оформился мой интерес к искусству, который начал расти одновременно с интересом к природе. Много лет прошло с тех пор, а я бережно храню советы Ватагина и стараюсь передать их ребятам, с которыми занимаюсь в кружке анималистов нашего музея.
Наш музей. Так называем его не только мы, сотрудники, но и школьники — молодежь, готовая принять от нас эстафету преданности любимому делу. Основатели Дарвиновского музея, оставившие людям удивительное наследство, сами были удивительными. А началось это в конце прошлого века с детского увлечения ученика московской гимназии Саши Котса. Он научился препарировать шкурки животных, изготавливать чучела птиц. В студенческие годы научная коллекция Александра все увеличивалась и вскоре уже не помещалась в квартире. В 1913 году Александр Федорович подарил коллекцию музея Высшим женским курсам. Будучи преподавателем этих курсов, Коте выполнял и обязанности директора музея, продолжая приобретать экспонаты на свои личные средства. Он мечтал о большой просветительской работе, о том, чтобы двери музея всегда были распахнуты для людей.
Осуществилась эта мечта после Великого Октября. Государственный Дарвиновский музей получил большую поддержку Советского правительства, он стал одним из центров народного просвещения. Сюда шли учителя, бойцы Красной Армии, слушатели рабфаков и профучилищ. К созданию новых экспонатов были привлечены известные художники- анималисты : К. К. Флеров, А. Н. Комаров, Н. Н. Кондаков, В. А. Ватагин. Долгое время здесь работали талантливые таксидермисты Ф. Е. и Д. Я. Федуловы. Бессменным директором и научным руководителем этого уникального центра в течение 70 лет оставался профессор А. Ф. Коте.
Я мечтала когда-нибудь тоже работать в этом музее: хранить его ценности, создавать экспонаты, в которых соединялись наука и искусство, чтобы разъяснять людям сложнейшие законы развития животного мира, рассказывать о многообразии и красоте природы.
И моя мечта сбылась, но прежде я окончила школу и институт. А потом жажда путешествий позвала в дорогу, заманивая то таежными речушками, то охотой с ловчим беркутом, то сопками Уссурийского края… Все это время Александр Федорович оставался моим другом и наставником. Его письма, полные беспокойства за нашу экспедицию, догоняли меня на горных склонах и у степных озер, неизменно напоминая о главном. «Только неустанно совершенствуясь в своем призвании, можно выполнить свой долг перед собой и перед Родиной», — писал наш любимый профессор. А я бережно возила эти почтовые листочки по разным маршрутам, рассказывая попутчикам о коллекциях редкостных белых тетеревов, о колибри и райских птицах, собранных в залах музея. Думала ли я, что всего через десять лет состоится желанная встреча с далеким тропическим островом — родиной райских птиц!
…Экспедиционное судно института Океанологии Академии наук СССР держало путь к берегам Новой Гвинеи. Нам, участникам рейса, предстояло несколько месяцев провести в тропиках, работая по обширной научной программе. В этот путь меня снаряжал и провожал музей. Для новой экспозиции нам требовалось много экспонатов. Материал предстояло искать во время стоянок у тропических островов и при подводных работах на коралловых рифах, собирать, правильно обрабатывать и упаковывать. В Москве по возвращении состоится кропотливое превращение рыб, крабов, раковин, растений в экспонаты. Они должны сохранить грациозность и красочность, которыми наградила их природа. Но красота морских животных недолговечна. Извлеченные из родной стихии, они очень быстро утрачивают свой нарядный вид. Вот почему нужно успеть увековечить с помощью красок тот миг изумления.
Черными тропическими ночами при свете мощных ламп любители рыбалки забрасывали в океан леску, выманивая из глубины причудливых рыбин. Зачарованные, смотрели мы на изысканные цвета — розовый, желтый, ярко- красный… Можно без конца любоваться этими серебристыми переливами, однако нужно поскорее переносить улов в лабораторию. Там будут написаны этикетки, заложены в бандажи плавники, а рыбы опущены в раствор формалина. Но прежде на листах ватмана появятся их цветные двойники. Это моя память. Она поможет мне потом, при работе в музее…
Утром выхожу на палубу. Небо на востоке светлеет, и вместе с ним светлеет океан. И снова хочется передать свое ощущение цвета и формы на бумаге. Тороплюсь, раскладываю на палубе мокрые листы, а окружающие смотрят с сочувствием: «Ну что ты страдаешь? Ведь проще сфотографировать. Но ведь у фотографа и у рисовальщика разные задачи и разные возможности. Нарисовать — значит рассмотреть, изучить, понять, отобрать главное.
Вот почему однажды здесь, в тропиках, прихватив альбом и краски, ко всеобщему удивлению, я полезла под воду. Мне хотелось найти решение нескольких вопросов. Во-первых, как воспринимается под водой цвет грунта, животных и самой воды. Яркие коралловые рыбки, мертвым уловом лежащие в тазу, и такие же рыбки, плавающие среди кораллов, — это совершенно различные модели. Чтобы понять цвет животного, биологический смысл окраски, нужно наблюдать природу. Второй вопрос: как толща воды влияет на цвет, как меняет его, насколько сильно обобщает детали? И, наконец, вопрос тональности. Какие участки подводного пейзажа самые темные, какие самые светлые? Каково соотношение тени и света? Запомнить все это важно, чтобы, создавая диорамы кораллового рифа, передать ощущение глубины и пространства. Должна быть изучена и понята логика естественной обстановки.
Поэтому я закрепила на дощечке лист картона, выдавила на него краски и отправилась под воду. Поскольку писать приходилось не кисточкой, как принято, а собственным пальцем, втирая краску в картон, мои руки, а заодно и лицо стали цветными. Отпечатки пальцев остались даже на корпусе шлюпки, за который я иногда держалась. Держаться приходилось для того, чтобы сильное течение не сносило в сторону. Иначе поднимешь глаза от картонки — а шлюпка вон уже где, на десять метров в стороне. Энергично работая ластами, тороплюсь на прежнее место. И все повторяется сначала.
Желая облегчить мне жизнь, наш плотник Юра предложил сделать «люльку». Он взял толстенную веревку, завязал ее хитрой петлей и подставил мне: полезай! Меня спустили за борт вместе с рисовальными принадлежностями. Теперь можно не отвлекаться. Но когда я попробовала выбраться из «люльки», это оказалось не так уж просто. Веселенькая история! А если появится акула? Пришлось просто занырнуть и прицепиться к якорному канату. Наверное, человек с красками под водой — странное зрелище. Но для меня изображать животных в их естественной обстановке — удовольствие.
На самом краю крутого подводного склона, теряющегося в густо-синей глубине, под кружевной колонией коралла, похожей на гриб, поселилась крупная бледно-розовая актиния. Между ее щупальцами уютно устроились две ярко-оранжевые рыбки — амфиприоны. При моем приближении третья рыбка, плававшая рядом, юркнула туда же. Щупальца нежно приняли ее, поглаживая пестрое тельце, словно лаская. Амфиприоны спокойно двигали округлыми плавничками в двадцати сантиметрах от стекла моей маски. Они «уверены», что актиния их защитит. Ее щупальца снабжены стрекательными клетками, ядовитые выделения которых парализуют неосторожную рыбу, хотя бы прикоснувшуюся к этому смертоносному аппарату. Амфиприону же щупальца неопасны. Ну а какую пользу приносят пестрые квартиранты своему ужасному покровителю? Да ведь они похожи на зазывал в ярких костюмах! Своим видом и поведением они говорят: «Все сюда! Заходи, здесь неопасно!» Кто-нибудь и заходит. И попадает на обед актинии.
Эти обитатели фантастического подводного мира позволяли рассматривать себя с близкого расстояния, потому что рядом есть надежное убежище.
В большинстве же случаев дикие натурщики торопятся скрыться. Вот и приходится самому быстрее соображать, как двигать карандашом по бумаге. Ведь дубля здесь не бывает. Каждая новая встреча может быть единственной.
Изображение животных в природе — занятие утомительное, но увлекательное, а главное — необходимое в трудном деле создания музея. Нужно суметь увековечить и крохотного паучка, и большую акулу, и знаменитую собаку — «математика», которая «работала артистом» в уголке имени В. Дурова. А это значит не только правильно препарировать шкуру и предохранить ее от порчи. Я всегда стремилась придать животному естественное движение, возможно, даже сохранить индивидуальность внешности, вернуть натуральный цвет, воссоздать элементы характерных условий обитания. В процессе работы леплю животное в натуральную величину, следуя всем особенностям анатомии, затем снимаю со скульптуры гипсовую форму и по ней делаю выклейку из папье-маше или другого материала. Получается легкая и прочная основа, на которую монтируют шкуру. Много и других способов изготовления музейных экспонатов.
Приступая к работе, я открываю папку с рисунками. Вот когда очень полезно посмотреть свои документальные эскизы, постараться восстановить эмоциональные ощущения, найти интересное композиционное решение. При этом зоологические знания не позволяют нарушить научную достоверность сюжета. Наука и искусство помогают мне в равной мере.
Правда, есть еще одно существенное обстоятельство: это любовь к музею, к делу, которым занимаюсь.
