Феликс Петуваш
В последние годы у знакомых художников нет-нет да встретишь гравюру, подписанную то «Феликс Петуваш», то «Мастер Феликс из Майкопа». Любая его работа, даже совсем маленькая, обязательно остановит. Потянет к себе либо необычным сюжетом, либо буйством фантазии. И непременно — техникой исполнения.
На первый взгляд — лабиринт тончайших линий. Но стоит присмотреться — никакого хаоса в прихотливом их сплетении. Наоборот, строжайшая, почти математическая рассчитанность и выверенность.
Кто он, Феликс Петуваш? Шутки ли ради называет себя мастером или же мастер на самом деле?
Вопрос мог так и остаться вопросом, а наше знакомство с Петувашем заочным. Но неожиданно журнал предложил командировку в Майкоп, и столь же неожиданно мы появились у Феликса в доме.
В то утро он был чем-то занят, а потому, заведя нас в мастерскую, тут же убежал.
Небольшая комната в полуподвале. Стеллажи. На них — тюбики красок, баллончики фиксативов, гравировальные доски. И везде гравюры. Аккуратно оформленные в рамы и небрежно разбросанные по столу, приколотые булавками к стене и сложенные стопками на полках.
Натюрморты перемежались с портретами, иллюстрации к «Сказанию о нарте Саусруко»— со сценками из адыгейского быта. На обороте почти каждой был проставлен размер и техника исполнения. Офорт, акватинта, меццо-тинто, гратография.
Оставалось еще с десяток листов, когда в комнату вбежал Феликс. Небольшого роста, сухощавый, он не остановился, не присел. Казалось, он не умеет стоять на одном месте. Позже мы узнали: Феликс способен часами не отрываться от досок. Но вне работы он словно берет реванш за эту неподвижность. Говорит на ходу, отвечает одним-двумя словами. На мгновенье улыбнется, и снова вежливая дистанция.
Потом он признался, что с людьми сходится трудно. Вопросов не любит. К чему интервью, когда художник весь в своих работах?
Мир гравюр Петуваша не определить одним словом. Он бывает серьезен, бывает ироничен. Иногда странным образом соединяет суровость и лирику. То его может перехлестывать движение, но он же способен надолго застыть, погруженный в себя.
Спокойных героев у Феликса мало. Они редко улыбаются и еще реже смеются. Они в вечных поисках сути, будь то суть явлений или человеческая суть. Одни уже сделали несколько шагов по лестнице жизни, другие перед восхождением присели в раздумье на первой ее ступени. Кто мучается чем-то, кто уже прошел мучения и страдания, поднявшись на такой уровень, когда высыхают слезы и затягиваются раны.
Натюрморты его порой холодны и жестковаты. Все там живет в разреженном, очищенном пространстве, будто пришельцы из других галактик создавали свое видение земной природы. Прямоугольность, прямолинейность, никакой расслабленности.
Но зато линии его миниатюр и экслибрисов бывают затейливо переплетены, как орнамент восточных тканей…
Кто же он более? Философ, лирик, восточный сказитель или художник, наделенный особым зрением?
На вопросы эти трудно ответить сразу же, в мастерской. Хотелось спокойно проанализировать утренние впечатления. А неуемный Феликс уже вел нас… во Дворец бракосочетания. Попросив открыть несколько дверей, он показал стенную роспись и два панно в технике маркетри. Думалось, мы увидим работы мягкие, нежные, спокойные. Но здесь, как и в гравюрах, напряжение, суровость, стремительный ритм. Как, когда успевает он делать все это? Что важнее для него: монументальные росписи или гравюры?
— Гравюры,—коротко сказал Феликс.
И мы вспомнили, как многие графики называют его «фанатиком офорта».
Да, время Петуваша спрессовано до предела. Возможно, в один земной год он проживает два, а то и три своих. На что другой художник потратил бы месяцы, Феликс делает в дни.
Искусство Петуваша держало нас в напряжении весь день. Одни работы смешались в вихре впечатлений, но несколько листов помнились так, будто мы все еще держали их в руках. Они составляли серию. Названия листов емкие, философские: «Мечтающий», «Несущий свою мечту», «Постигающий», «Творящий». Каждая гравюра — периоды жизни человека.
Сначала Юность. Подростку улыбается весь мир, и кажется — он может все…
Маркетри — набор деревянного панно различными породами дерева.
Повзросление. Человек учится принимать жизнь такой, какая она есть. И если сильный, идет со своей мечтой дальше…
Затем Возмужание. Время раздумий о мире и о себе в этом мире.
И наконец, Зрелость. Человеку уже не кажется, что он может все. Но он знает, что может многое. Когда-то в юности, играючи, он растил деревце на плодородной земле. Теперь он сумел вырастить розу среди камней…
Петуваш не задумал эти гравюры как единую серию. Между ними были промежутки, а в промежутках — пейзажи, иллюстрации к Омару Хайяму, экслибрисы. Но не с этих ли листов Феликс начал серьезнее осмыслять себя и свое творчество?
Пожалуй, до Петуваша об адыгейской графике можно было говорить только в пределах самой Адыгеи. Работы Феликса вывели ее популярность за границы маленькой автономной области.
Путь к истокам у Петуваша не был прямым… Десять лет он проучился в Москве: пять — в средней художественной школе и еще пять — в Строгановском училище. В те годы он видел Адыгею издалека, бывал в ней наездами. В его поздних студенческих работах и первых самостоятельных еще этнографический, поверхностный взгляд, увлечение экзотикой старого адыгейского быта, обрядами.
Да, десять лет Феликс прожил москвичом. Но он оставался адыгом, и проблемы развития адыгейского искусства заставили его повзрослеть. В семьдесят четвертом, когда Петуваш вернулся в Майкоп, в Адыгее еще не было своего Союза художников.
Феликс потратил бездну энергии, чтобы объединить адыгейских живописцев, графиков, прикладников. Совсем недавно союз организовался. И не случайно Петуваш стал его первым председателем. Наверное, самым молодым. Ему тридцать один год. Возраст зрелости. За плечами пять напряженных лет творчества. Удачи и срывы, броски вперед и метания в сторону, неуверенность в себе и вспышки озарения. И наконец, приход к началу начал адыгейской культуры — Нартскому эпосу.
Для народов Северного Кавказа сказания о нартах то же, что «Слово о полку Игореве» для русских, «Илиада» для греков или саги для скандинавов. На зональной выставке «Советский юг» Петуваш показал двенадцать листов к Нартскому эпосу. Это уже не поверхностный взгляд, не увлеченность экзотикой. В листах к «Сказанию о нарте Саусруко» ни одной неестественной позы, неверного жеста, ненужной детали, лишнего штриха. Здесь свое видение далекого времени, свое понимание истории.
Малоразговорчивый Феликс так и ускользнул от наших вопросов. Кроме одного: как он оценивает все, что сделал?
— Настоящее творчество только начинается. Хочу резать в камне, писать красками, набирать мозаику, плести циновки.
Нет, не шутки ради Петуваш подписывает иногда свои гравюры «Мастер Феликс из Майкопа». И скажи он, что шутит, мы все равно не поверили бы.
