Творчество Сурикова Василия Ивановича
По глубине исторического прозрения Суриков не имеет себе равных, пожалуй, во всей мировой живописи.
А. Фадеев
Василий Иванович Суриков — явление грандиозное, могучее. Суриков — выходец из Сибири. Представьте себе: Сибирь середины прошлого века. Патриархальная Русь. В почете традиции, которые неизвестно в какие годы уходят. Живут люди просто, крепко. И вот в этой среде появляется парень. Здоровый, физически сильный, энергичный, по характеру задорный, самолюбивый. И очень даровитый, умный. Вся остальная жизнь будет подтверждать эти качества, так ярко проявившиеся в его творчестве.
В Красноярске, на пороге юности, появляется у него ощущение, что он может стать художником. Он идет навстречу своей судьбе непреклонно.
Вы знаете, конечно, все его мытарства на пути к знаниям. Пришлось ему тысячи сибирских верст одолевать на перекладных. Добрался до Петербурга. Приходит, смотрит — батюшки: Исаакиевский собор, Адмиралтейство! Величественно, красиво. Он вздрогнул от неожиданности,- непривычности зрелища. Собрался с духом, направился в Академию — и его не приняли. Другой мог бы сорваться. А Суриков? Он твердо устраивается в Петербурге, много работает. Добился своего! Он — в Академии.
Первое время трудно было ему среди учеников бойких, ловких. Тех, что были на виду там до него. Однако он не растерялся и спокойно продолжал заниматься. Он поставил себе задачу твердо научиться рисовать и писать. Это большое дело — самому себе поставить такую задачу: «Твердо научиться».
Ему очень повезло, что он попал к такому педагогу, как Чистяков. Можно убежденно говорить о Сурикове как об одном из немногих последовательных учеников Чистякова. У Сурикова самое высокое и твердое, что лежало в основе, — это школа Александра Иванова. А практическое овладение мастерством осуществлялось руками Чистякова. Несомненно сочетание в искусстве Сурикова двух основ — цветовой системы живописи Иванова и кристальной ясности в понимании формы, идущей от Чистякова.
Учился Суриков истово, со страстью. Ранние его программы говорили о кропотливом набирании мастерства. Но тогда ничто еще не предвещало, что это будет такого масштаба художник. По внутреннему накалу живописи, по въедливому, страстному желанию выразить правду в этих ученических работах угадывается неизменный во всю жизнь характер Сурикова.
А его этюды мальчиков из Третьяковской галереи! Они говорят о том, как уже тогда он любил натуру. Он с восторгом писал натуру от ногтя и до мочки уха, находя точные различия цвета, которые всегда хорошо, пластично лепили форму. Это его органическое дарование.
И вдруг обучение, казалось бы, шедшее вполне успешно, заканчивается тем, что ему не дают заграничную командировку. Известно, какое возмущение вызвало это решение, как потрясен был Чистяков. А Суриков был сдержан и просто сказал: «Мою командировку спрятали в карман». Случай с заграничной командировкой лишний раз подтверждает, какой это был кремень. Не дали — не надо! Обойдемся и без вас.
Он компонует исторический сюжет «Пир Клеопатры». Идет по стопам классического искусства. Как всякий крупный и ощущающий в себе силу талант, он настойчиво стремится создать что-то такое, что бы стало рядом с эпическими творениями Александра Иванова и Карла Брюллова.
Работа над росписями заставила его задуматься о раскрытии русской истории в живописи.
Он не со школьной скамьи стал историческим художником. Суриков получил блестящую школу мастерства в Академии, а вот стал-то он историческим живописцем, уже будучи человеком не столь юным. И когда он по-настоящему увлекся отечественной историей, когда мысль его обратилась в глубь веков, небывалой силы чувства его обуяли. Он по-настоящему занялся «Стрельцами», прочтя, перечувствовав страницы стрелецкого бунта, пройдя отмеченные в истории площади, крепостные стены, соборы, написавши их. Я думаю, что вот с этого момента он действительно просто уже другой жизни себе не представлял. Он только этим жил. Только! Ему открылась история как столкновение человеческих характеров, как народная драма. Я думаю, что особенного таланта исторического вообще не существует. Любой большой художник — тонкий психолог действительности и великолепный жанрист, как только он по- настоящему займется историей, обязательно станет историческим живописцем. И совершенно неожиданного характера.
Нельзя быть историческим художником, если для вас закрыт сегодняшний день. Это мое глубочайшее убеждение. К этому выводу приходишь, постигая Сурикова. Глубокое проникновение в современность, колоссальный талант живописца (причем такого, который живопись понимал лишь как реалистическую, который мог сказать, что картина написана так хорошо, будто это сама жизнь, задвинутая за раму) и делают его убедительным.
И еще одно присущее ему качество. В нем жил великий артист. Он должен быть то стрельцом, то царем Петром, то Ермаком, то попом, смеющимся над боярыней Морозовой, то самой гонимой боярыней. Я убежден, что великие страсти многочисленных его героев в полной мере им пережиты. В нем кипело все. Представляю, как он вживался в образ юродивого, сидящего в рубище на снегу. Обжигающий холод. Но юродивый холода не чувствует. Высоко преклонение его перед святостью боярыни Морозовой. Он готов на все за нее. Он сидел в тиши мастерской, погружаясь в мир столь характерного для Древней Руси персонажа, и вдруг потянулся вслед за воображаемым взором боярыни Морозовой. А как пальцы поставить — так или чуть пониже? Нет! Только так, потому что так потянется юродивый, так нужно. С подлинно шаляпинской силой жил Василий Иванович во всех персонажах своих картин.
Кажущееся его спокойствие, кажущаяся суровой внешность были незримой стеной, за которой бушевали бурные страсти, вспыхивали острейшие переживания и ощущения. Мне кажется, это бесценное свойство исторического живописца.
Оно столь же необходимо, как умение быть режиссером своей картины. Композиция — это та же режиссура. Один художник облачко нарисовал, поставил две березки — и зритель заплакал. А другой нарисовал облачко, поставил березки, но все мимо проходят. Тут как раз режиссер везде. Именно в жанровой картине, в любой жанровой картине — ив современной, — чтобы стать убедительным, надо обязательно пережить.
Надо пережить! Судя по результатам, по тому, как написаны каждое лицо, каждый суриковский персонаж, можно представить, как горячо он переживал! С того момента, когда он начал писать своих «Стрельцов», на все буквально он стал смотреть жадными глазами человека, который весь живет жизнью своей картины. Он говорил, что наблюдал все время, как группируются люди в жизни, как они разговаривают, как они стоят. В школе, в Академии он получил знания о связи фигур, он изучал композиции старых мастеров, многие классические образцы. Но теперь у него была задача стать на свои ноги, видеть своими глазами и компоновать картину так, как это открывается ему в жизни.
Убедительность его жизненных наблюдений — в каждом сантиметре его живописи. Он все нашел сам.
Какого рода картины им написаны? Как проявилось в них его непревзойденное мастерство? Назовем их подряд: «Стрельцы», «Меншиков», «Боярыня», «Ермак», «Суворов», «Стенька Разин».
«Стрельцы» — это картина-трагедия. Две противоборствующие силы показаны в самый драматический момент. Тут, что называется, жизнь и смерть. Во плоти, на пределе человеческих страстей предстают перед нами персонажи суриковской картины. Это в самом полном смысле слова народная трагедия, которая тут из личных трагедий соткана.
Если «Стрельцы» — трагедия народная, то «Меншиков» — трагедия личности. Но она трактована так, что дает ощущение общественного значения Меншикова. Мы воспринимаем трагедию Меншикова не как только его трагедию, а как трагедию целого поколения сверстников и соратников Петра. И еще как трагедию детей Меншикова.
«Боярыня Морозова» — картина-драма. В изображенной Суриковым сцене результата еще нет, нет прямого столкновения, но вы видите пути к этому. Тут есть страстная фигура проповедницы в момент наивысшего подъема духа, тут есть сочувствующие, тут есть лица, которые издевательски относятся к боярыне Морозовой. Зритель становится участником драматического спектакля с большим количеством действующих лиц.
«Ермак» по смыслу и строю своему — эпическая картина. Эпическое действо. В ней Суриков делает такие обобщения, что ты видишь в яви решение судеб народов.
«Разин» — картина-песня. Пушкин назвал Степана Разина романтической фигурой в нашей истории. Возможно, в суриковском подходе проявилось родственное ощущение двумя гениями одного и того же явления. Но любопытно, что Суриков, приступая к теме Разина, начал компоновать картину как компоновал «Ермака» — как народную эпопею. А потом, не вдруг, написал картину-песню.
Каждый раз, обращаясь к какому-то историческому событию, Суриков совершенно по-разному подходит к самой композиции. Итог его композиционного творчества впечатляющ.
Бесценно и наследие Сурикова-колориста.
Вспомним «Боярыню Морозову», в которой каждый персонаж колористически решен соответственно его психологической сущности. Вот грустно склонилась девушка в голубом одеянии. Мне она представляется пушкинской Татьяной. А рядом с ней, в розовом, — это Ольга. Два типа женского характера опоэтизировал в них Суриков. Обратите внимание на ту, которая Татьяна: она грустна, нежна, сосредоточенна, замкнута в себе. Она характеризуется золотым цветом одежды. Чтобы придать ее фигуре драматичность, по ее одеянью пущен черный орнамент. Золотое, голубое, черное. В них ощущение и молодости и грусти.
Рядом цветущая, исполненная искреннего порыва, чувства жалости, открытая людям, чистая и веселая девушка. Она облачена в розовое и голубое. Ее одежда так соответствует ее восторженному, легкому характеру.
В колористической характеристике Феодосьи Морозовой главенствует аскетическое, остродраматическое сочетание черных одежд и белых, как слоновая кость, лица и рук.
Если вы посмотрите на попа, который ехидно и зло смеется, то поймете, что труднее найти более убедительное сочетание для передачи злорадства, чем сочетание черно-зеленой его одежды с желтым лисьим воротником.
В левой крайней фигуре женщины, грустно-со- чувственным взглядом провожающей боярыню, в ее одежде, в общем сочетании глухого лилового и темного золота нетрудно прочесть ощущение грусти, мягкости, сердечности.
В характеристике Урусовой, идущей рядом с возком, ощущение драматического накала события. Оно в сочетании красного салопа с ее голубовато-белым платком. Красное, белое с голубым рождают характеристику драматическую.
В «Боярыне Морозовой» нет ни одного случайного цветового пятна, просто красивого сочетания цветов. Колорит выступает как средство психологического выражения состояния человека, его характера и общего настроения, порождаемого грандиозным живописным полотном. В «Боярыне» колорит выражает сущность картины как народной драмы.
В «Ермаке» видно стремление художника показать главенствующие цвета двух столкнувшихся сил. Там есть очень тонкие цветовые градации внутри картины: и бордовые, и красные, и глухие голубоватые цвета. Но все они подчинены основной красочной массе, дающей впечатление, будто бы это сама земля, цельная глыба, которая только поблескивает отдельными гранями. Суриков стремился создать ощущение единой глыбы, которая двинулась и идет вперед. Вся масса, коричневая с отдельными красно-бордовыми ударами, подернута голубоватым холодным цветом дымов. Так решается Суриковым задача обобщенного колорита.
Картину, где народ не безликая масса, а написан с предельной реалистической убедительностью, где он характеризован до мельчайших черт, деталей, жизненно и исторически верно — с точки зрения социальных взаимоотношений. Поэтому суриков- ский принцип является и до сегодняшнего дня современным. В его картинах живут, действуют, страдают, ненавидят, смеются, идут в бой подвластные только его кисти суриковские люди. Почему? Потому что, когда дело касается таких больших мастеров, у них всегда есть свой идеал, свой тип человека, который их особенно привлекает. Большие художники сильны утверждением. Они, конечно, что-то критикуют. И Суриков, к примеру сказать, написал попа в лисьей шапке, который ему явно несимпатичен. Его типы, например типы русских женщин, прежде всего характерны тем, что они не просто красивы, они положительны. Красота их строга, целомудренна, одухотворенна. Его мужики, хотя бы ермаковские соратники, в бесконечном количестве типов представлены, но все до одного, каждый по-своему хорош.
Суриков стремился делать свои картины прекрасными и правдивыми, чтобы люди, глядя на них, становились бы лучше.
Суриков во всех своих картинах обязательно стремился к правде. В живописи, в композициях он добивался впечатления жизненной убедительности, достоверности изображаемого. На этом пути, опираясь на открытия, сделанные великим Александром Ивановым, Суриков решил задачи, никем до него не решенные.
Александр Иванов практически открыл в своих этюдах пленэрную живопись. Собственно, он ввел в практику искусства пленэр, который потом стал содержанием поисков целого поколения художников.
Шел он и у нас в России. Однако нигде, ни у кого иного не появилось в эти годы такого совершенного, как у Сурикова, письма человеческих фигур, человека в пространстве.
Когда он приступал к работе, он прежде всего стремился к созданию высокого образа, выражению главенствующей идеи, чтобы передать тот страстный порыв духа, который будет нести людям его произведение. Страстность служения идее, которая захватила художника, — в этом мне видится второй его завет.
Он, Суриков, испытал на себе такой страшный удар, как смерть любимой жены. Когда это случилось, он в порыве отчаяния бросил кисти, все бросил, решив, что искусство ничто, что все прах. Но великое тяготенье к передаче высоких дум, стремление к их земному выражению, любовь к природе, к человеку победили. Он вернулся к творчеству и до конца дней верно служил искусству.
Суриков был человеком предельно ясного мировоззрения. Мы часто говорим: «Как интересно — художник меняется. Вчера он был таким-то, а сегодня смотрите, как он по-новому стал работать».
Суриков с первого дня и до последнего вздоха — это Суриков. У него нет ни одного мазка для шика, ни одного эффектного росчерка. У него все просто, добротно. Он ни одного фальшивого штриха не сделал. Все естественно. И искренно очень. Это та коренная черта характера, которая сделала его Василием Ивановичем Суриковым. Я не знаю более материальной живописи, чем у него. И эта материальность в сочетании с его огромным духовным запалом, обостренным чувством делают картины Сурикова феноменальным явлением. Это живая жизнь, вечная красота.
По-разному видят его! Гораздо больше увидит человек образованный, знаток искусства. Но в том-то и сила классика, что его понимает, любит, ценит и не искушенный в искусстве человек. Так же люди замирали перед «Боярыней» и в те дни, когда она только была создана. Восхищение не проходит и потому, что к новаторству и совершенству, с какими написана эта картина, никто еще не прибавил что-то принципиально новое. Я убежден, что период живописного совершенства, открытого Суриковым, продолжается и ныне. Все мы живем в этот период. На все наше искусство, его строй, его колорит, его понимание формы Суриков оказал огромнейшее влияние.
Всякий подлинный, искренний художник нов. Но он нов как индивидуальность, а не как открыватель. Открыть можно только однажды. Современную систему реалистической живописи открыл Суриков.
