Александр Дейнека

Александр Дейнека

Имя Александр Дейнека навсегда останется в истории русского искусства, каким бы переоценкам оно ни подвергалось. Это имя нельзя ни вычеркнуть, ни умалить, как нельзя перечеркнуть и умалить историю России XX века, сколь бы противоречивой, сложной, трагической она ни была.

Александр Дейнека отождествляется с революцией — и это правда,- он пришел в искусство, как и его товарищи по ОСТу («Общество станковистов») — Пименов, Гончаров, Лобас, Тышлер, Вильямс, на волне революции,- принял ее со всей энергией своей могучей творческой души. Но, подобно другим колоссам тех пламенных лет — Маяковскому, Эйзенштейну, Мейерхольду, Дейнека не был сыном революции — он был ее творцом, провозвестником той «Революции Духа», о которой мечтали, в которую верили лучшие люди России. Пастернак сказал замечательные слова о Маяковском: «В Маяковском в большей степени, чем в ряде других талантливых людей, были заложены корни и зародыши будущего. Попросту он уже обозначал собой будущее. В этом смысле его революционность есть революционность совершенно самостоятельная, порожденная не только историческими событиями, и его ТИПОМ, СКЛАДОМ, мыслью, голосом Революционность его — революционность саморожденная, совершенно особого, я даже не побоюсь сказать, индивидуалистического типа, которая способна соперничать с официально признанным типом». В полной мере эти слова можно отнести к творчеству Александра Дейнеки.
Одной из первых его работ стола картина 1925 года «Перед спуском в шахту» — художнику в это время было всего 26 лет. Коренастые грубые фигуры шахтеров темными четкими силуэтами выступают на фоне клети подъемника, сетки ограждения и серых прямоугольников бетонного пола. Грязные черно-бурые плоскости цвета, почти плакатные в своей нарочитой антиживописности, четкие ритмы голых железных конструкций демонстративно отрицают старую «эстетику красоты» и утверждают свою, новую эстетику сурового фабричного труда, жесткого и жестокого техницизма. Теми же качествами, той же антиэстетикой пронизана и знаменитая «Оборона Петрограда» 1928 года, сразу выдвинувшая Дейнеку в первые ряды живописцев. Грубые, корявые фигуры рабочих и работниц с винтовками за плечами, движущиеся в неумолимом стремительном марше по льду Невы,- чертеж конструкций моста, повторяющий прямую линию дальнего горизонта с домами и вмерзшими в лед военными кораблями; тот же, что и в предыдущей работе, грязно-черно-серый колорит и та же плакатная графичность живописи — всё работает на одно, главное «настроение», передающееся зрителю: мир резко изменился — в него ворвались новые, неведомые раньше ритмы, в нем правят бал новые люди, не нуждающиеся ни в чьем- то восхищении, ни в чьей-то эститизации. Они хозяева — и будьте любезны принимать их такими, какие они есть, во всей их грубой черноте. Это новое мироощущение не было рождено революцией: революция совершилась потому, что XX век вынес на поверхность истории таких людей, как эти шахтеры и солдаты, как этот нарисовавший их сын курского рабочего-железнодорожника — с лицом простого парня, с могучими руками, умеющими держать не только кисти, но и разводной ключ,- с глазами, для которых чернота угля, прямолинейность рельсов и шпал, сухая расчерченность пролетов мостов, забирающая небо в клетку, родная с детства, своя красота.

В чем только не yпpeкают сейчас Дейнеку любители скороспелых переоценок. Находят в его работах «тоталитаризм», сравнивают с искусством Третьего рейха, с немецким экспрессионизмом, пытаются загнать в рамки сталинского соцреализма»… Искусство Дейнеки не укладывается ни в какие стилистические шоры, ни со знаком «плюс», ни со знаком «минус». Это искусство XX века, сам XX век, беззаветно поверивший в мощь Человека с большой буквы,- век неслыханных скоростей и невиданных технических свершений,- век фантастического прорыва в небо и торжества человека над стихийными силами природы. Дейнека самозабвенно жил ритмами нового — грандиозных строек и авиационных перелетов, героического напряжения сил в работе и спорте, ощущая в них великое самоутверждение нового Человека. Да, как и другие творцы Революции Духа, он поверил, что Октябрьская революция — высший взлет человеческого разума и воли, реальное осуществление всех надежд и обретений XX века. Как и все они — жестоко обманулся…

Когда сейчас представляют передовое искусство первых пятнадцати лет революции исключительно как явление, которое называли футуризмом, а теперь именуют авангардом, якобы искусственно оборванным советской властью, это, мягко говоря, не вполне соответствует реальной истории. Уже в 1922 году крупнейшие мастера искусства — режиссеры Таиров, Вахтангов, Мейерхольд, художник Николай Купреянов, писатель Замятин и многое другие заговорили о новом реализме, реализме по эту сторону авангарда — неореализме, фантастическом реализме.
«Тактическая аксиома, — писал Замятин, — во всяком бою непременно нужна жертвенная группа разведчиков, обреченная перейти за некую страшную черту… Такими самоотверженными разведчиками были все многочисленнее кланы футуристов. Кубизм, супрематизм, беспредметное искусство — были нужны, чтобы увидеть, куда не следует идти, чтобы узнать, что прячется за той чертой, какую преступили герои.

Те, у кого инстинкт жизни оказался сильнее безрассудного мужества, вернулись из разведки, чтобы вновь идти в бой — под знаменами неореализма. Разве не естественно, что в философии неореализма одновременно влюбленность в жизнь и взрывание жизни… Сегодня Апокалипсис можно издавать в виде ежедневной газеты,- завтра мы совершенно спокойно купим билет на Марс. Эйнштейном сорваны с якорей само пространство и время… И все-таки есть еще дома, сапоги, папиросы, рядом с конторой, где продаются билеты на Марс, — магазин, где продается колбаса из собачины. Отсюда в сегодняшнем искусстве синтез фантастики с бытом… Это, конечно, реальность, новая, сегодняшняя реальность…» Замятин называет как примеры неореализма «Двенадцать» Блока, «Расею» Бориса Григорьева, «Портреты» Юрия Анненкова. ОСТ предстал самым ярким, самым страстным утверждением неореализма, к ОСТу, кстати сказать, примкнул накануне своего отъезда за границу Анненков. И одним из самых мощных, самых убежденных неореалистов явился молодой Александр Дейнека — художник, влюбленный в реальную жизнь и ощущающий ее невероятные взрывы, воспевающий вечную нежность материнства и стремительные ритмы крылатых машин, древние степные ветры в ночном и сорванное с якорей пространство и время в стремительных виражах автострад…
Именно неореализм был провозглашен формализмом, именно против него была начата во второй половине 30-х годов и в послевоенные сталинские годы жестокая борьба на уничтожение. Мы помним, как унизительно третировали Дейнеку в 1948-1953 годах, как отлучили от преподавания в художественных вузах. Он пытался приспособиться, писал картины на «заданные» темы, ломал себя — ничего из этого не вышло.

Неореализм взял реванш — обновленное, освободившееся искусство рубежа 1950 1960 х годин, получившее гордое название «суровый стиль», он так не неизбежен, необходим нашей истории, так же важен и значителен как, сама эпоха «оттепели», как крушение сталинизма, как реабилитация миллионов репрессированных…
Дейнеке, как всему его поколению, выпала трудная, трагическая судьба. И дело не в травле и даже не в политических разочарованиях и обманутых социальных надеждах. Слишком кровавым, страшным и безнадежным обернулся XX век, так радостно-горделиво взметнувшийся к небу в 1910-1920-е годы.
Прорыв человека в небо, стремительный гордый полет был одной из важнейших тем творчества Дейнеки; авиация — его неизменная любовь. Он рассчитался с этой любовью, быть может, самой трагической, самой горестной своей картиной — «Сбитый ас». Написанная в 1943 году, в разгар войны, она воспринималась тогда как справедливое возмездие, как победа над фашизмом — вероятно, и сам художник так ее замыслил и так ощущал. Но сейчас, спустя пол столетия, она видится иначе: страшной человеческой трагедией XX века — смертельной ценой, заплаченной за триумф науки и техники, вознесшей человека в небо и низвергнувшей в ад мировых боен.

Случайно или нет, «Сбитый ас» композиционно почти повторяет «Парашютиста над морем» 1934 года. И тут, и там крупная сильная мужская фигура, оторвавшаяся от самолета несется в стремительном падении… Но в «Парашютисте» взмывает ввысь серебряный планер и парит в свободном полете над синим простором моря свободный, как птица, Человек…
В «Сбитом асе» черным хвостом дыма рушится на землю сбитый самолет, и прекрасный своей мужеской силой человек, сейчас сейчас еще живой, через секунду врежется в железные зубья танкового ограждения и станет такой же мертвой искореженной руиной, как сожженные машины и разрушенные дома на заднем плане картины. Случайно так вышло или нет, но у советского парашютист 34 го года и немецкого летчика 43 го одно и то же лицо, Лицо рабочего, спортсмена — характерный тип человека XX века, каким представляя колено, — суровый, непреклонный.. . Если бы была на то моя воля, я бы воспроизвела на надгробии его «Мать» — бесконечно нежный, взволнованный образ женщины-матери со спящим ребенком на руках…