Китайский сад

Китайский сад

Китайские сады разительно отличаются от европейских. Каждый из них имеет своё лицо, ни один не похож на другой, а все вместе они несводимы к какой-либо общей схеме или единому стилю. В них нет правильных, геометрически расчерченных газонов, прямых аллей, мраморных статуй, чёткой планировки — словом, того, что демонстрирует преобладание искусственного порядка над хаотичным миром дикой природы. Вильям Темпл в эссе «По садам Эпикура» писал, что китайские сады построены по принципу шараваджи, т. е. сознательно введённой нерегулярности и отсутствия симметрии. По мнению самих китайцев, в сооружении сада не существует строгих и обязательных правил, человек должен показать свои пристрастия и умение. «Кто сажает сад, тот сажает счастье. Если хочешь быть счастливым всю жизнь, посади сад» — гласит китайская поговорка.

Образ традиционного китайского сада отображён в произведениях крупнейших западных писателей: Г. Гессе (роман «Игра в бисер») и X. Л. Борхеса (рассказ «Сад расходящихся тропок»). Гессе показал китайский сад как символ идеально устроенного мира, а Борхес — идеального сознания. В реальности китайские сады и парки выступали и в той и в другой роли, а иногда воплощали сразу обе. У истоков садово-паркового искусства стояли философы и писатели, знатоки изящного, рассматривавшие сад не как естественный пейзаж, а как художественное произведение, выстроенное по особым, глубоким и математически выверенным законам, которым подчиняется природа и которые с глубокой древности известны китайским мудрецам. Вот почему в китайских парках архитектурность и живописность сплетены воедино, а не противопоставлены друг другу, как это было в Европе.

УПОРЯДОЧЕННЫЙ ХАОС

На Дальнем Востоке противопоставление человека природе не было выражено так остро, как в европейской традиции. Человек там никогда не считался мерилом всех вещей. Вслед за китайцами японцы верили, что род людской существует в соответствии с универсальными законами: вода — кровь, камень — кости, скелет человека. В основе японских садов лежит китайская идея: всё сущее образовано сочетанием женского (инь) и мужского (ян) начал. Наиболее зримым природным воплощением данной идеи являются вода и камень, потому в любом саду, к какой бы школе он ни принадлежал, непременно присутствуют эти два элемента.

По мнению китайцев, парки и сады, как и всё, что существует на земле, есть лишь быстротечные формы проявления небесных сил. Разнообразие деревьев и цветов, игра света и тени, капли дождя и росы — слабое отражение другого, более великолепного небесного пейзажа. Сад даёт возможность припасть к истокам, к естественности и древности, почувствовать игру первобытных, стихийных сил природы и, может быть, найти сих помощью ключ к управлению реальностью. Недаром легендарный первопредок китайцев — великан Паньгу после смерти в природе. Его дыхание сделалось ветром, голос — громом левый глаз — солнцем, правый — луной, кровь — реками, жилы — дорогами, плоть — почвой, волосы на голове и усы — звёздами на небосклоне, кожа и волосы на теле — травами, цветами и деревьями, зубы и кости — блестящими металлами, крепкими камнями, жемчугами, яшмой, и даже пот, выступивший на теле великана, превратился в капли дождя и росы.
Нередко сад «читался» и как старинная карта, в которой стороны света располагались в зеркальном порядке, гак что север оказывался внизу, а юг — вверху. Сад в целом и каждый его элемент в отдельности олицетворяли взаимодействие двух универсальных начал: тёмного инь, воплощающего силы Земли, и светлого ян, символизирующего силы Неба. Являя образ гармонии, сад показывал и противостояние различных сил: света и тьмы, движения и покоя, искусственности и естественности — и их преодоление.

В китайских садах архитектурные сооружения — беседки, павильоны, пагоды и т. п. — были рассчитаны не столько на пребывание в них, сколько на любование открывающимся видом. В общих планах китайских садов нередко угадывается рисунок иероглифа юань — «сад», «парк», а некоторые парки выстроены в соответствии с каллиграфией этого знака. Главное же эстетическое чувство, порождаемое парком, — лэ («радость»), почитаемое как наиважнейшее ещё со времён Конфуция (VI в. до н. э.).
По преданию, сад как воплощение идеального мира создал легендарный правитель Китая Хуанди. Его наследники Яо и Шунь также разбивали парки, служившие атрибутом их вселенской власти. В них обитали священые животные, хранившие страны света: единорог цилинь, белый тигр, сине-зелёный дракон и черепаха со змеёй. Примерно с III в. до н. э., при императоре Цинь Шихуанди, парки стали осознаваться как образ Поднебесной, как её модель, обладавшая всеми свойствами оригинала. В парке Цинь Шихуанди в миниатюре был воссоздан пейзаж всех девяти округов Китая, и император мог управлять страной, не выходя из парка. С периода Хань (III в. до н. э. — III в. н. э.) в парках начали устраивать искусственные озёра с моделями «островов бессмертных». Со временем сады обрели индивидуальные черты и стали «садами сердца», а с IV в. и местами для «чистых бесед». Позже, в танский и особенно в сунский периоды (X—XII вв.), встречаться и беседовать в садах считалось признаком изысканности. Так постепенно сады утратили религиозный смысл, превратившись в художественное явление, а их устройство в эпоху раннего Средневековья — в утончённое искусство.

Хотя садово-парковым искусством в Китае увлекались во все века, расцвета оно достигло в период правления династии Мин (1868—1644 гг.), получив блестящее отражение в трактате Цзи Чэна «Устроение садов»
(1684 г.). Сад считался непременным атрибутом «изящного» образа жизни, обязательным для «человека культуры». Тогда же появились шедевры этого искусства в городах Цзяннани, Сучжоу и Пекине: сады Львиной Рощи, Хозяина Рыбацких Сетей, Неспособного Управляющего, Благодатной Тени и т. д. Некоторые из них сохранились до наших дней. Достойны восхищения миниатюрные сады. Например, в сохранившемся в Сучжоу Саду в Полдесятины на крошечном пространстве прощадью 10 м2 есть и озеро с сосной на берегу, и беседка для созерцания пейзажа, и цветы, и камни, и мостик. Всего же к началу XVII в. в Сучжоу, согласно хронике, насчитывался 271 сад.

В тот же период сложилась классическая эстетика китайского сада, сохраняющего значение мира в миниатюре. Сад был частным владением учёного мужа, стремящегося не к безудержной роскоши, а к «уединённому покою» и всегда готового «вольно скитаться душой». Этот сад «вырос” из хозяйственного двора служилой знати, и в нём выразилась любовь к непритязательной и безыскусной красоте природы. Планировка классических садов Цзяннани в общих чертах повторяла усадьбу: в центре сада находился пруд, который обрамляли замкнутые дворики и тенистые уголки, напоминающие жилые помещения. Императорские и частные сады развивались в тесном взаимодействии. Царские парки и сады обычно создавали знатоки из числа учёной элиты, поэтому атрибуты императорских парков нередко копировались и в частных садах, получая, правда, несколько иное осмысление.

Пруды, ручейки, водопады, каскады представляли в садах водную стихию, древнюю и завораживающую. Они могли занимать более половины территории сада, как в лучших садах Цзяннани. Вода для китайцев служила многозначной метафорой зеркала, молчаливо хранящего все образы мира и запечатлевшего покой пустоты. В то же время она была символом текучести и изменчивости бытия, его вечного и неостановимого движения.

Автор трактата «Устроение садов» Цзи Чэн писал, что наилучшим образом сад можно устроить в пяти местах: в горах, городе, деревне, возле реки или озера. Но где бы он ни располагался, ему отводилась роль посредника между домом и внешним миром, между цивилизацией и дикой природой, и потому в нём особенно ценилась способность преображать городской шум и суету в покой и размеренность.
Китайцы толковали сад как совокупность земли, воды, листьев и ограды. В самом деле, сад выстраивался именно из этих материалов и элементов. Предполагалось, что их сочетания раскрывают неисчерпаемость свойств и лучше, чем что-либо, совмещают природное бытие и человеческую историю. Разные уголки сада, меняющиеся в зависимости от времени дня и сезона, давали ценителям изящного неисчерпаемые возможности для переживания возвышенных состояний духа.
I Сад как «мир в мире» обязательно выделен и отделён глухой кирпичной оградой, обмазанной глиной и побелённой. В садах Цзяннани она была белого, «женского», цвета и не только ограничивала хозяйские владения, но и служила превосходным фоном для садовых композиций или для игры света и теней в лунную ночь. Иногда ограду сравнивали с листом бумаги, на котором человек со вкусом «выписывает камни». Случалось, на ней оставляли пустое пространство, чтобы друзья или гости хозяина могли начертать какую-нибудь изысканную иероглифическую надпись. Садовая
ограда, хотя была сделана человеком, все же воспринималась как часть окружающего ландшафта.
Она изгибалась во впадинах и змеилась но холмам, словно «извивающийся дракон». Нередко крытый черепицей верх стены то игриво рассыпался гребешками волн, а то вдруг замирал перед клумбой, разбитой здесь же, наверху.
Особое значение придавали воротам и виду, открывающемуся из них. «При входе в сад создаётся настроение», — писал Цзи Чэн.

Деревья благородных пород, высаженные в садах, не просто услаждали взор, но и имели глубокое символическое значение. Так, вечнозелёная сосна, олицетворявшая стойкость и благородство духа, считалась одним из достойнейших друзей отшельника. Её стройный ствол и грациозная крона располагали к созерцанию, кора с наростами, похожая на чешую дракона, внушала мысль о мудрой твёрдости, а шум ветра в ветвях напоминал о «музыке небес». Вот почему сосну рекомендовалось выращивать под окном кабинета, разместив в её корнях декоративный камень, а вокруг — орхидеи и нарциссы. Вечнозелёная сосна и кипарис были к тому же символом неувядаемого благородства. Любили китайские садоводы и бамбук. Упругий и полый внутри, он воспринимался как метафора всеобъемлющей пустоты — одной из важнейших категорий традиционного миропонимания. Бамбук сажали разными способами, расставляя композиционные акценты, а порой и экранируя пространство, счастья» считался персик, как правило высаживаемый рядом с грушевым деревом. Цветки персика уподобляли «юной прелестнице», а цветки груши «деве-небожительнице». Частой гостьей китайских садов была хурма, у которой ценились белые, красные или розовые цветки. Сад человека тонкого вкуса украшали также пышные магнолии, благоухающие абрикосовые деревья, тенистые банановые деревья и почти обязательно плакучие ивы, воплощающие в своём грустно-поэтичном облике животворное начало ян. .Ценители прекрасного не обходили вниманием и сливу — символ душевного целомудрия и чистоты. Самые популярные виды деревьев были окутаны паутиной сложных поэтических ассоциаций. Сосна являла собой образ устремлённого ввысь дерева, прочно вцепившегося в каменистую почву, ива ассоциировалась с водным потоком, а банановое дерево — с шумом дождя в листве. В деревьях и кустах обитали птицы, и благородные китайские мужи с удовольствием слушали их немолчный щебет и созерцали полёт. Особенно любили высоких, стройных, будто танцующих журавлей и аистов. Как и весь сад, они напоминали о быстротечном времени и подталкивали к неустанному бодрствованию «просветлённого сердца».
ГОСПОДИН ВЕЩЕЙ

Китайский сад отличается необыкновенной стилистической убедительностью. Это не просто оазис «художества» в пустыне житейской рутины. Расположенный обычно позади жилого дома, на месте хозяйственного дворика, он предназначен не только для того, чтобы в нём развлекались и мечтали, но и для того, чтобы в нём жили и трудились. Он не является «окном в мир», пограничной зоной между естественным и человеческим — местом предосудительных увеселений или демонстрации торжества человеческого разума, каковыми так часто предстают европейские сады. Но это и не окно в прекрасный мир идеала, прорубленное в темнице земного бытия. Перед нами сад как продолжение дома, фокус эстетически осмысленного быта. Он был подлинным средоточием культурной жизни, излюбленным местом игр, прогулок музицирования, чтения, занятия живописью, учёных бесед, встреч друзей, пиров и всяких вольных забав.
Важнейшие особенности ландшафтной архитектура Китая определяются тем, что китайские сады являли собой образ иного, символического бытия, постигаемого в глубине просветленного сердца. Именно поэтому китайский сад не мог иметь какого-либо фиксированного, догматически установленного облика, и знатоки с гордостью утверждали, что во всей империи не найти двух одинаковых садов. Пейзажи в садах даже создавались с расчётом на два разных вида созерцания: статический и динамический. По той же причине каждый садовый пейзаж должен был включать в себя все основные элементы мироздания — растительность, землю, воду и камни — и притом являть собой живое, подлинное согласие природы и человеческой деятельности. Главное же достоинство садового ландшафта — полная естественность, направляющая дух к постижению девственной чистоты бытия. Если китайский сад что-нибудь символизирует, то лишь творческую свободу духа, в том числе, свободу ничего не выражать и ни в чём не выражаться, а быть безмятежным. В нём нет имитаций, в нём – поиск самого истока вещей.
В партерах, на клумбах, в горшках или просто на клочках земли высаживали цветы. По традиции их разделяли на несколько категорий. Воплощением чистого ян считался пион, «царь цветов». Из сотни сортов выделялся «танцующий львёнок» с лепестками нежных пастельных тонов. Его листья уподоблялись «яшмовой бабочке», а семена — «Золотому павильону». Осенняя хризантема, символ покоя и долголетия, ассоциировалась с другим началом жизни, инь. Самыми красивыми среди хризантем считались те, у которых лепестки напоминали «разноцветные перья цапли». Достойную компанию им составляли розы, гортензии, орхидеи, нарциссы, гиацинты и другие благоухающие цветы. Особое место занимал лотос, наглядно демонстрирующий неудержимую силу жизненного роста, неподвластного никакой скверне. Уходящий корнями в грязь и тину, тянущийся к солнцу и свету из глубины вод, нежный лотос воспринимался как символ незапятнанной душевной чистоты.

По правилам китайской геомантии — фэн-шуй в парке преобладает женское начало. Вода озера воплощает и даосское начало, наилучшим образом показывая основные свойства пути — дао: податливость и устремлённость вниз. Наконец, о силе инь напоминает особый характер теней, отбрасываемых деревьями и строениями. Считается, что рисунок и насыщенность тени стали настоящим открытием китайских мастеров-садоводов.

Каждый благородный цветок, подобно сановному вельможе, имел свою свиту. Так, царственный пион «выступал» в сопровождении роз и шиповника, хризантему окружали бегонии, а лотос — туберозы. Цветы предназначались для созерцания, их благородный вид должен был вызывать столь же возвышенные чувства, например напоминать о скоротечности бытия. «Цветок растят круглый год, а любуются им десять дней», — говорилось в одном из трактатов по домоводству.
Водные потоки, омывающие неподвижные камни, бабочки и стрекозы, порхающие над спокойной гладью пруда, прибрежные цветы, игра света и тени — всё напоминало созерцательному уму о безвозвратно канувших в прошлое мгновениях, о мимолётности жизни и о её вечном движении. Новое эстетическое качество придавали воде павильоны, террасы, ажурные мостики и другие архитектурные сооружения. Прогулка по дорожке, вьющейся вдоль воды, пикник на берегу пруда, разведение декоративны были достойным занятием для утончённого «любителя праздности», С десятков пород декоративных рыбок особенно ценились красные с жёлтым отливом и хвостом необычной формы. Китайцы верили, что и созерцание теней, скользящих в воде, свидетельств «превращениях обманчивой видимости».
В китайском садовом пейзаже обязательно присутствуют декоративные камни, считающиеся полуприродным, получеловеческим материалом: они хотя и созданы природой, но поддаются обработке. Стоящие в одиночестве или группами, дополняющие вид зелени или зданий, служащие столами, скамьями или возвышающиеся над водой, камни как своеобразная абстрактная скульптура уравновешивали водную и древесную стихии, свидетельствуя об извечной гармонии мира и о том, что сад — это мир в миниатюре. Для садовых композиций использовали сотни разновидностей декоративных
камней, причём около десятка из них ценились особо, например «божественные» валуны со дна озера Тайху с источенной волнами причудливой поверхностью, напоминающей священную каллиграфию даосов, или кремневые монолиты с горы Куньшань. Больше всего в дырчатых, морщинистых, ноздреватых, «похожих на водяные каштаны» камнях ценилась их необычная форма, говорившая о том, что камни служили вместилищем космической энергии. «Самостоятельной наукой» было сооружение искусственных горок из камней, нередко стилизованных под явления разных времён года. Считалось, что камни отдают своё тепло растениям, поэтому их устанавливали среди цветов. На людей они также оказывали благотворное влияние, являя для духа пример твёрдости. Китайцы, уподоблявшие камни людям, полагали, что камень способен быть лучшим учителем человека. В садах Минской эпохи встречались камни, имевшие собственные имена, овеянные легендами и преданиями, так, в одном из садов Сучжоу, Саду Львиной Рощи, стоят;камни, напоминающие львов.

Один из величайших мировых шедевров — парковый ансамбль Ихэюань расположен в северо-западной части современного Пекина, на площади в 270 гектаров. Сад воплотил все основные традиции китайского садово-САД КАК МЕТАМОРФОЗА БЫТИЯ
Главным правилом здесь была «сообщительность» (тун) зданий и природной среды. Галереи и веранды смягчали переход от интерьера дома к открытому пространству: по углам домов насыпали горки или высаживали кустарник; беседки и террассы были открыты окружающему пространству. В конечном счёте единство дома и сада внутреннего и внешнего достигается в игре дробящихся контрастов форм, многоголосия ритмов пространства, которые преображают образы в символические типы. Здесь как в полусне, допускается случай, упущение, несоответствие, несовершенство: на строгие параллелепипеды стен наваливаются непропорционально размашистые изгибы крыш, ровные плиты изящных мостов покоятся на необработанных, как бы небрежно сгруженных глыбах, тщательно выложенные камнем, покрытые геометрическим узором дорожки петляют, как лесные тропинки, и т. д. В таком захватывающем потоке саморазмежевания всего и вся граница между домом и садом, садом и вешним миром оказывается лишь знаком вездесущей Метаморфозы бытия.
Классический китайский сад вырос из понимания того, что никакая сумма конечных образов сама по себе не произведёт эффекта бесконечности. Этот сад заставляет ощутить ограниченность любой перспективы, уткнуться в предел всякого видения. Он являет поток никогда не повторяющихся видов. Он может быть каким угодно. Только в этом неисчерпаемом разнообразии жизни каждый момент может быть Всем.

паркового искусства и духовной культуры этой великом страны, в нем отразились древние образы мифов и сказаний, натурфилософия, иллюстрации к классическим философским текстам и основы трёх «великих учений»: конфуцианства, даосизма и буддизма. Сад был образцом для крупнейших дизайнеров Европы, создавших так называемый англо-китайский, т. е. естественный, нерегулярный сад.
Ихэюань начали сооружать ещё в 1153 г., когда цзиньский император Вань Яньлян, возводивший новую столицу, будущий Пекин, велел построить на Золотой горе, называемой сейчас Ваньшоушань, загородный дворец. Находившееся поблизости озеро соединили горными реками, и оно превратилось в крупный водоём, снабжавший город водой. Последующие правители не раз переименовывали гору и озеро, как и всю местность, сооружали на ней дворцы и храмы, сажали деревья, привозили камни, устраивали садики. В I860 г. в Китай вторглись англо-французские войска, и парк значительно пострадал. В 1888 г. вдовствующая императрица Цыси приказала восстановить ансамбль, который после обновления был назван Ихэюань — Сад, творящий гармонию. Но любовались им недолго: в 1900 г. объединённые войска восьми держав нанесли саду огромный ущерб. Лишь после освобождения Китая, в 1949 г., Ихэюань вновь обрёл свой прежний вид.

Воплощая и идеальный мир, и идеальное сознание, парк Ихэюань представляет собой «сады в сад) », подобно тому как китайские резчики по слоновой кости делают «шары в шаре». В первый сад, Дэхэюань— Сад благодеяния и мира, попадают через главные, Восточные ворота — Дунгунмэнь, обогнув Дворец гуманности и долголетия. Этот сад был когда-то центром театральных представлений. Двигаясь на запад, посетитель может попасть в Зал магнолий или Зал веселья и долголетия, приблизиться к Фарфоровой пагоде, насладиться звуком колокольчиков, звенящих на ветру, полюбоваться сверкающей белизной Мраморной ладьи, увидеть Сад забав с лотосовым прудом, неспешно прогуляться по вьющейся тропинке, слушая журчание ручейка. Патина старины, ощущаемая в парке, даёт возможность погрузиться в глубины собственного сознания и почувствовать связь с давно ушедшими эпохами.
Затенённые помещения контрастируют с ярко освещёнными двориками, а белые стены — с тёмными деревянными дверями, напоминая об извечном противостоянии сил инь и ян. Треть площади Ихэюань занимает гора Ваньшоушань— Гора долголетия, воплощающая силы Неба, мужское начало ян.
На большей части парка простирается озеро Куньмиху— Озеро, подобное сиянию, олицетворяющее силы Земли, женское начало инь.

Число 4, символ Земли, и число 9, символ Неба, в результате умножения дают 36: именно из стольких рукотворных элементов состоит архитектурный комплекс парка Ихэюань. Лучшим во всём парке считается ансамбль, расположенный на склоне горы Ваныноушань, обращённом к озеру. На Западной дамбе находится мост Юйдайцяо— Нефритовый пояс, образцом для него послужил один из красивейших мостов Китая. Как и всё в парке, мосты связаны с буддийской символикой: переход через них, как переправа на другой берег, напоминает о духовном преображении, об обретении новой жизни или даже об уходе в мир иной.
Парк украшает разнообразная скульптура. Мраморная, каменная и бронзовая, она размещена чаще всего в небольших двориках-садиках и выдержана в традициях классической древности. Важнейшим художественным элементом парка являются иероглифические надписи. Утончённой каллиграфией декорированы павильоны и беседки, панно в галерее, каменные стелы.
Изысканность ансамблей, сочетающих красочные сооружения с гладью вод и цветущими растениями, причудливость архитектурного убранства — всё это должно вызывать у посетителей не только радость, но и удивление, которое также является важнейшей эстетической категорией.
Один из шедевров так называемых интеллектуальных садов в Сучжоу — Сад Мастера Хитросплетений, занимающий площадь около гектара, но вместивший в себя столько, сколько не увидишь и в десяти больших садах: здания, проходы, садовые дворы. Проект сада разработал в 1140 г. Ши Женгжи. В сад попадают с задней стороны усадьбы по переходу с декоративным покрытием, где из гальки и осколков керамики выложены стилизованные узоры и картины. Виды на небольшие ландшафтные садики, открывающиеся из окон и дверей, создают иллюзию обширного сада. Среди скал и искусных инкрустаций из гальки и кафеля растения довольно редки, но их подбор символичен, например, бамбук, клонящийся на ветру, но не ломающийся, выбран как олицетворение вечной чистоты и всеобъемлющей пустоты. Пруд в центре сада окружают садовые постройки. В их числе беседка под названием «Луна заходит, и ветер поднимается» — в ней можно посидеть ночью, полюбоваться луной и её отражением в воде. Переживший периоды запустения, реставрации и перестроек, сад отразил дух времени и судьбы его владельцев. В 1982 г. китайское правительство объявило Сад Мастера Хитросплетений национальным культурным достоянием.