Аркадий Александрович Пластов
Наверняка вы не раз уже встречались с произведениями великого русского художника Аркадия Александровича ПЛАСТОВА (1893 — 1972). Говоря о классике советского изобразительного искусства, мы называем это имя в числе первых. Великолепный мастер и замечательный человек, он был подлинно народным художником. Пластов глубоко знал жизнь деревни, ее людей, удивительно поэтично воспринимал родную природу. За цикл картин «Люди колхозной деревни» Аркадий Александрович был удостоен Ленинской премии. Творчество художника, продолжавшего и обогатившего традиции отечественной реалистической живописи, — тема большого и серьезного разговора. Сегодня мы начинаем его рассказом о двух шедеврах художника.
Пластов. Были у него картины повествовательные, похожие на повести и рассказы. Были портреты, вбиравшие в себя всю — долгую или короткую — жизнь человека. Были картины, брызжущие юмором и весельем, рождающие на устах зрителя улыбку. Были горькие военные, от которых щемило сердце… Но к концу своей жизни художник все чаще создавал картины, вбиравшие в себя целые пласты его размышлений о красоте и сложности бытия. Эти работы можно сравнить с былинными сказами, с песнями, со стихами. И называл их художник особенно — тоже торжественно и поэтично.
Рассматривая сегодня два произведения — «Смерть дерева» и «Юность», — давайте попытаемся понять, какое содержание вкладывал в них художник и почему он категорически возражал против предложенных для этих картин прозаических названий: «Рубка леса» и «Мальчик на каникулах».
Картину «Смерть дерева» зрители впервые увидели в 60-х годах на VI академической выставке.
В залах Академии художеств в конце анфилады комнат она казалась открытой дверью в солнечный лес, ошеломляла ветром и солнцем, трепетом березовых листьев, шумом падения дерева.
Я задумал эту картину давно, лет пятнадцать назад, — рассказывал Аркадий Александрович. — Все примеривался, приглядывался, материал собирал. Потом думаю, надо спешить, а то помрешь — не напишешь! И написал… Видели вы когда-нибудь, как падает дерево? Ну, это надо вам показать — повести в лес, на вырубки, и срубить дерево. Красиво и страшно. Вот бухнуло… загремело… зашумело… Упало, а вы остались! И остальные деревья закачались, забились словно бы в страхе… На своем веку я перевалил дерев немало. Когда валят сильное многошумное дерево, сама возвышенность этой трагедии снимает горечь от того, что вы делаете…
В картине «Смерть дерева» березу валят двое.
Молодой парень подрубил, подпилил дерево и теперь валит его; он сильный, возбужденный, по пояс голый, слегка усталый.
А старик опустил пилу и смотрит на старую березу. Ему жаль ее. Что проносится в его голове? Может быть, вспоминает эту березу маленькой, а себя молодым веселым парнем? Может быть, две жизни, березы и его собственная, молниеносно промчались в памяти?.. Береза падает. А кругом сияет солнце, качаются на ветру цветы, шумит лес, и ослепительно синее небо плещет сквозь кружево ветвей…
«Вот бухнуло… загремело… зашумело… а вы остались!»
И вскоре после создания этой вещи умер позировавший для нее старик.
Мне, даю вам слово, ничто путное не лезет в голову, — писал Пластов в январе 1963 года. — Ничего делать не хочется, хожу как потерянный, и сколько это продлится — бог ведает.
Опершись на пилу, стоит этот шабер» Пластова, седобородый, крепкий, как кряж, и на лице его печаль и сожаление.
«Жалость» — есть такое русское слово. Я его жалею» (вместо «я его люблю»), — говорят иногда русские женщины.
Как-то я сказала Пластову:
Аркадий Александрович, давайте я напишу про вас!
Да что писать…
А о чем бы вы хотели?
О жалости!
Ответ был неожиданным. Идет время, и я все больше понимаю его. Нередко так случается в жизни: жалко, а надо делать. Вот дерево валишь. Жаль старику крестьянину его валить, хотя он на своем веку срубил дерев немало.
Эта сердечная жалость вызывается безграничным уважением ко всему живому и к природе, окружающей человека.
В старой русской деревне ребенок не смел бросить ком грязи в реку: чистота воды считалась священной. Дед мне рассказывал, как его корила мать, если он приносил много карасей:
Зачем столько? Я тебе сказала — налови на ужин! Нет у тебя жалости к живому! Пусть бы рыба еще пожила…
Доброе, жалости доступное сердце человеческое — основа русской, да и всякой национальной культуры, оно же величайшее национальное достояние. Недаром писал Крамской, что сердце — «драгоценнейшее качество художника».
Оттого-то и не мог Пластов назвать свою сердечную картину «Рубкой леса», как ему предлагали. Не «Рубка леса», а Смерть дерева». Смерть дерева — и огромный мир переживаний человека, с этой смертью связанный…
Так же как не мог согласиться художник, чтобы «Мальчиком на каникулах» назвали ту его картину, которую он задумал как «Юность».
Что происходит на этом холсте?
А почти ничего. Ничего внешнего, ничего такого, о чем можно было бы занимательно рассказать. Просто яркий летний день, ослепительно светит солнце, гудит под ветром стена зеленой цветущей ржи, и, сойдя с дороги в густую траву, мальчик стащил с себя синюю, как василек, рубаху и блаженно бросился на землю лицом вверх. Руку откинул, прикрыл глаза от слепящего солнца другой рукою. И лежит, подставляя солнцу подбородок и губы, свою крепкую грудь и тощий мальчишеский живот. А рядом сидит его собака, которая только что бежала с ним по дороге. Собаке сразу нашлось интересное дело: приподняв белое мягкое ухо, собака смотрит на двух зеленых жуков, барахтающихся в медовом соцветии полевого цветка. И у головы мальчика, как торжественные золоченые канделябры, стоят высокие, осыпанные крошечными желтыми цветочками, тяжелые соцветия коровяка.
О чем эта работа мастера?
О юности.
Об этом говорит все: и пронзительно-зеленый, но строго сгармонированный цвет травы, ржи, полоски леса. И поза мечтающего мальчика. И буйное цветение трав рядом с неширокой, бегущей издалека дорогой у поля высокой ржи.
Никого. Нигде никого. Только Еетер гудит, и качается рожь, и медом пахнет от раскрывшихся цветов, и медленно плывут по небу тончайшие, как вуаль, облака. Все свежо, зелено, молодо. У всего — и у ржи и у мальчика — зрелость и золотые зерна урожая далеко впереди. И кажется, будто длится вечно этот день и не наступит никогда его конец… Из века в век будет качаться такая же рожь, будут цвести русские нежные цветы и все так же будет отдаваться мечтам полная сил и счастливого предчувствия будущих подвигов и свершений юность.
О чем думает мальчик? Он, наверное, и сам не может сказать. Реальность и вымысел в его душе переплелись в одно счастливое целое. Может быть, ему чудятся корабли на море синем-синем, как это небо, и так же ветер гудит, и он, юнга, взобрался на вершину мачты, и его слепит не это, привычное русское, а яростное тропическое солнце… Да мало ли что чудится мальчику? Главное, он переживает сейчас острое ощущение радости жизни — «первобытную, неомраченную радость от окружающего». Словно все человечество жило и работало только для того, чтобы сейчас вот он, мальчик, был так полон надежд и так счастлив.
Картина «Юность» посвящена внутреннему миру лежащего под солнцем мальчика. Каждый может представить себе этот внутренний мир по-своему, исходя из своего личного опыта и душевного мира своих близких, но окраска, но сущность представления этого мира у всех зрителей совпадут.
Мальчик в начале пути. И не на распутье — дорога перед ним пряма и светла. И нет на ней ни полосочки тени — только солнце золотит ее и зовет отправиться вдаль…
Картина «Юность» символична. Мысль зрителя легко отходит от изображенного уголка русского поля и лежащего в траве юноши и поднимается до рассуждений всеобщих — о юности и путях развития человека и человечества вообще.
И удивительно то, что такой переход от частного ко всеобщему совершается только тогда, когда частное изображено во всей своей жизненной полноте. Картину «Юность» Пластов написал в 1954 году — в расцвете своих сил. К этому времени он мог уже сказать: «Что зижу — то умею». То есть умел он все. Посмотрите, как написано тело мальчика, цвет которого преображен голубым сиянием неба и зелеными отблесками травы, какими красками написан пес — да для этих сложнейших оттенков цвета нет и названий в языке человеческом! Взгляд зрителя погружается в картину, как в стену живую, но организованную таким чудесным образом, что она будит в человеке глубочайшие мысли и переживания.
Философы утверждают, что наука имеет дело только с сущностями, пренебрегая явлением. Геометру, например, все равно, из чего сделан треугольник: из дерева, соломы или выкован из золота. Геометр изучает геометрические свойства треугольника, отвлекаясь от всех иных его свойств, пренебрегая ими.
Художник идет иным путем: он так сложно, выверенно, закономерно организует явление, что через него просвечивает его философская сущность. Именно поэтому «Смерть дерева» кажется нам не изображением простой, миллионы раз повторявшейся на земле сцены: человек срубил дерево. Нет! Эта картина пробуждает в уме зрителя глубокие размышления об отношении человека и природы, мысли о красоте всего живого и необходимости беречь его. Вот ведь такое противоречие: рубит мудрый старик дерево и одновременно жалеет его! Никогда он дерева зря не срубит — только по крайней необходимости.
Именно потому, что Пластов вкладывал в картины «Юность» и «Смерть дерева» мысль всеобщую, ему казались категорически неприемлемыми частные названия «Мальчик на каникулах» и «Рубка леса», искажающие глубокий и многосложный их смысл.
Художник Е. Моисеенко о Пластове сказал: «От его картин веет народным здоровьем». Это так. Но от них веет и народной мудростью, ибо народное здоровье заключается не только в здоровье телесном, но и в здоровье духовном, в народном оптимизме и его неиссякаемой вере в будущее.
