Борис Михайлович Неменский

Борис Михайлович Неменский
Л .А . Неменская Портрет Б.М. Неменского. 1998

Борис Михайлович Неменский

Каждая его картина — это духовное размышление, глубокое и проникновенное, обращенное к сотворческому восприятию зрителя. И самые драматические и самые лирические произведения Неменского обнаруживают сопричастность друг другу, органично сочетаются, с одной стороны, сливаясь, а с другой — составляя как бы два параллельных русла в пространстве его творчества.

Борис Михайлович Неменский
Дыхание весны . 1955

Школа жизни и школа искусства

Борис Михайлович Неменский родился в самом центре Москвы, на Сретенке, старинной и уютной улице, долго еще сохранявшей черты традиционного московского уклада среди всех перипетий непростого времени.
Его мать Вера Парусникова была дочерью священника, почетного гражданина подмосковного города Одинцова. Отец ее был, что называется, с характером, но и дочка его была отчаянная, ибо в шестнадцать лет сбежала из дома, сопротивляясь нежеланному замужеству. Она пела в церковном хоре. Вскоре, поступив учиться на зубоврачебные курсы, она полюбила брата подруги-сокурсницы Любы Неменской. В начале 1910-х он был арестован и приговорен к полит- ссылке. Тогда Вере удалось добиться специального разрешения, и молодых венчали в тюремной церкви, чтобы в ссылку ехать вместе. Они смогли вернуться в Москву только после Февральской революции. Михаил Ильич был финансистом и ко времени рождения сына работал в финансовом отделе ВСНХ, участвуя в разработке денежной политики страны. Увлеченный идеями НЭПа, он много работал в качестве специалиста, писал статьи, но в партию вступать так и не стал. Когда НЭП был свернут, он, по натуре человек сильный и непримиримый, ушел со своей должности. Однако именно это его спасло от репрессий тридцатых.
Искусством юный Борис занимался во Дворце пионеров, который тогда находился в переулке Стопани около Чистых прудов. Студией руководил увлеченный и талантливый молодой акварелист А.М. Михайлов, у него начинали свой путь многие впоследствии известные художники: А. Васнецов, В. Сидоров, Б. Тальберг, А. Дубинчик, И. Шеван- дронова, JI. Берлин и другие. Александр Михайлович с большим энтузиазмом приобщал своих студийцев к художественной жизни, приглашая для бесед с ними известных художников и даже, это было впервые, устроил выставку студийцев в самой Третьяковской галерее, что осталось волнующим событием в душах подрастающих художников. Родители поддерживали увлечение сына, и он был принят в Художественное училище памяти 1905 года сразу на третий курс. А через год началась война.
Фронт стал для него главным университетом: и школой жизни, и школой искусства. Война не жалела и рисунки, они тоже «работали» в боевой обстановке, многие, даже большая их часть, не сохранились.
Серьезное дело искусства — взаимодействие со зрителем — было очень сильно и личностно усвоено начинающим художником. С каждой фронтовой поездкой он начинал все больше и больше понимать жизнь, людей, себя. С каждой фронтовой командировкой у него был связан какой-то новый шаг в развитии профессиональных умений. «Не раз замечал, — пишет Б. Неменский в книге Доверие, — что художника сперва привлекает внешнее, эффектное, броское. А сердцевина явления нередко проходит почти незамеченной, как нечто естественное… Постепенно, шаг за шагом, подбираешься к сути и поражаешься: Да ведь это то самое, на что я не обращал внимания. Внешнее — это экзотика, поза. А сердцевина — это жизнь простая, повседневная. Внешнее привлекает, а по-настоящему трогает только глубинное». Вокруг шла жизнь солдат, таких же ребят, оторванных от дома, их мысли и чувства все более становились своими, родными. Неменский из художника- репортера постепенно становился солдатом с кистью в руках, не наблюдателем, а солдатом, описывающим свои во многом типичные для бойца чувства. Это позволит ему быть пронзительно искренним в своих будущих картинах. А пока это зарисовки из Великих Лук, из-под Вязьмы, с Ленинградского фронта; после выставки в Москве — путь через Украину, а затем со вторым Белорусским — от Одера до Берлина!
Лишь очень небольшая часть фронтовых зарисовок сохранилась, их берегут в музеях, художественных и военных. Тяжесть победы видна в этом утомленном пыльном, но просветленном городе. Но именно светлые чувства и ожидания, растущее в художнике право радоваться красоте, радость жизни пробивается, а потом и ярко звучит в этих пленэрных этюдах. И, как открытие, — радостное право любить живопись.
Победная весна сорок пятого была и личной творческой победой. Борис Неменский выступил с картиной Мать (1945). И это был большой успех. Картина никому неизвестного двадцатидвухлетнего художника не затерялась на большой Всесоюзной выставке, ее заметили, она всех затронула, о ней заговорили и критики, и зрители.
Возможно, самые лирические произведения в истории искусства создаются не в тиши, а именно в периоды наибольшего напряжения, в периоды серьезной опасности и тревоги. Когда казалось наиболее естественным и правильным описывать подвиг солдатского бесстрашия, молодой художник писал о любви к дому, о фронтовой тоске по матери, о спасительной нежности взаимного участия. И уже тогда сложились определенные черты творческого метода Неменского, готовность к долгому пути от лично пережитого яркого чувства к выражению в картине его общезначимого смысла.
В картине Мать зазвучало подлинное, настоящее. В ней соединились традиция и правда, искреннее и общезначимое, она заняла свое особое место как в творческой биографии художника, так и в истории живописи.

Борис Михайлович Неменский
Тишина. 1967

Искать за видимостью
Не легко было Борису Неменскому опять идти учиться после суровой школы войны, после успеха первой картины. Поддержала как всегда мама, она взяла у сына слово, что он закончит институт, несмотря на переполненность замыслами и естественное стремление к творческой свободе. И Борис через годы вспоминает это с благодарностью.
Тогда институт переживал не лучшие времена. Шла так называемая «борьба с формализмом», из состава преподавателей института были изгнаны лучшие художники во главе с Сергеем Герасимовым. Батальную мастерскую, куда обязательно определялись тогда грековцы, возглавлял занятый делами руководства ректор. Сугубо учебные постановки без серьезных творческих задач казались бессмысленными, на всю жизнь осталась глубокая неприязнь к «ремесленничеству», грамматике, лишенной художественных задач. Возможно, и этот отрицательный опыт помог в дальнейшем Борису Михайловичу стать прекрасным педагогом: «Искусство не копирует
Когда Бориса Неменского спрашивают о его учителях, он всегда называет детскую студию А.М. Михайлова, потом фронт. Дальше ему более всего дало общение со старшими друзьями — художниками Павлом Кориным и Юрием Пименовым. Очень разные, они поддерживали как раз противоположные качества в творчестве Бориса Неменского. Ю.И. Пименов очень ценил лирические работы, а П.Д. Корин, наоборот, драматические. Он говорил: «Вам есть, что сказать людям!» — и это для художника звучало высшей похвалой.
На третьем курсе Борис Неменский в очередной раз, предъявив эскизы композиций и получив резкое неодобрение, нашел в себе силы больше с этим не считаться: «Я твердо решил, что надо доверять самому себе, надо исходить из своего опыта и ощущения жизни и искусства».
Через полгода за картину О далеких и близких (1950) Борис Неменский был удостоен Государственной премии. Вот такая необычная студенческая судьба.
Недавно на выставке в ЦЦРИ народный художник России Юрий Архипович Походаев вспоминал: «Мы тогда были студентами на курс младше, и гордились, ходили смотреть: вон Неменский идет, лауреат, автор Матери».
Но сам Борис этого не слышал, об этом не подозревал. Как заявку на диплом он принес эскиз новой картины, но писать ее не разрешили.
Тот непринятый эскиз был началом работы над картиной Машенька (1956) о медсестре полевого госпиталя. В этой написанной уже после института картине, как и в Матери, много простой человеческой поэзии. Это двойное освещение — теплое от лампы и холодное из утреннего окна, все цельно, мягко, глубокие и прозрачные тени.
В поисках образа медсестры, как и ранее в поисках выражения матери, художник написал множество лиц, но на картине собирательный образ: «Я долго не мог найти такого лица, как мне хотелось, а потом, вдруг понял, что теперь могу написать свою Машеньку почти с любой девушки».
Борису Неменскому особенно удаются лица. Кроме точно найденного типажа, здесь проявляется мастерство тонкого и бережного письма, умение передавать светотенью свет и тени глубокого чувства.
Эти ранние картины стали хрестоматийными, классикой. Они часто встречались в репродукциях, но их давно нет в экспозиции Третьяковки. Недавно на большой персональной выставке в Москве они были очень заинтересованно и тепло встречены зрителем. В них заключена подлинная достоверность того времени. Но еще здесь присутствует естественное человеческое право быть доверчиво-домашним, по-детски бесхитростным, есть ожидание чуда. Машенька — та же Ассоль. Или Золушка. И сегодня, когда эти простые ценности подвергаются осквернению, когда злой саркастический цинизм возведен в достоинство, теплота и человечность как основа счастья нуждаются в защите, ради которой требуется мужество.
Для написания следующей картины Борис Неменский поехал под Тарусу. Он вставал в четыре часа утра и шел писать пробуждение весеннего леса, когда березы похожи на дымы и расцветают голубые подснежники.
Картина Дыхание весны стала особенно известной. Здесь опять же в первую очередь мы видим лицо, лицо совсем юного солдата, проснувшегося ранним утром в прифронтовом лесу и вдруг как бы впервые в жизни увидевшего чудо весеннего пробуждения природы. И для нас тоже начинается это открытие звонкого и светлого мира: голубые струйки берез в светящемся утреннем тумане, золотые брызги пушистой ольхи, капельки распускающейся вербы, кажется, что слышно шуршание старой листвы… Но чувство радости смешано с тревогой. И потому, что война, но еще и из-за резко ощутимой хрупкости природного мира.
Однако это была его первая картина, которая вызвала споры. В критике стали раздаваться упреки в не- патриотизме. Сегодня эти упреки выглядят странными. Борис Неменский стойко и внешне спокойно перенес обвинения в печати и на партсобрании, отказавшись что-либо переделывать. И тут подняли голос зрители. Тогда шел 1955 год, изголодавшиеся по живым естественным чувствам зрители заполняли книги отзывов, писали в газеты и бурно выступали на обсуждениях, которые принято было устраивать во время выставок. Известный искусствовед Нина Александровна Дмитриева так писала об этом: «Та самая зрительская масса, которую так часто поминали в статьях, заговорила сама и заговорила горячо. И общий глас был: картина хороша! Она сама была для них дыханием весны».
Картина Земля опаленная (1957) ознаменовала новый этап его творчества. Это большое трехметровое полотно сразу поражает зрителя цветом. Здесь появляется подлинный драматизм.
Всю видимую плоскость истоптанного и выжженного поля рассекает трещина окопа. Воронки, похожие на лунные кратеры, обугленная земля с торчащими кое-где колкими колосками, напоминающими изломанные стрелы. Следы прошедшего танка и дымы пожарищ, свет, которого мирные дни не видят.
Боец, лежащий навзничь в окопе, с огоньком папиросы — почему-то заставлял вздрогнуть. А старый крестьянин-воин, который держит на ладони несколько обгорелых зерен, едва ли не один из самых сильных человеческих образов в нашей живописи. Перед картиной смотрящему заново открывается смысл старого выражения “мать-земля”. Поругание земли — поругание матери.
Начиная с этой картины Неменский мыслит образами масштабными, обобщенными.

Борис Михайлович Неменский
О далеких и близких. 1950

Тема отцовства
«…Из частей, застрявших под городом Холм, я шел в город Великие Луки, где начались активные боевые действия. Шел один, пешком, с полной выкладкой солдата-художника по дороге среди зимних полей. Темнело. Устал и присел на запорошенный снегом то ли пенек, то ли кочку, чтобы пожевать сухарь и дать отдых ногам. Меня удивило, что поземка прямо передо мной колышет траву. Трава зимой не мягкая, колыхаться от легкого ветра не может. Встал, всмотрелся. Мне удалось перевернуть почти полностью занесенного снегом, но еще не вмерзшего в лед немецкого солдата. И я был поражен: мальчишка, такой же светло-русый юноша моего возраста и даже чем-то похожий на меня.
Это был мой первый фронт и первый враг, увиденный лицом к лицу. Я уже видел ужасы разрушений, выжженные села, видел колодец с детскими трупами… За всем, что мы переживали, стоял зверский оскал врага, а тут, этот мальчишка…» Всего лишь впечатление, и думать долго было некогда, но оно осталось в чувственной памяти навсегда, сохранив непостижимый трагизм этого события.
Дальше были яростные бои в городе Великие Луки. Город остался спаленным дотла, ни одного живого человека, ни одного целого дома. И вдруг солдаты обнаружили маленькую девочку, похожую на выцветшую обессиленную старушку. Она ничего не говорила, не просила, не плакала уже, только смотрела. Солдаты окружили ее, стараясь накормить и поддержать этот еле теплящийся комочек жизни, и, показалось, они тоже согрелись около нее. Борис Неменский тогда же зарисовал маленькую истощенную девочку, а через много лет это ранящее воспоминание претворилось в картину, названную Солдаты-отцы (1971).
Все картины Бориса Неменского заключают в себе исток реального личного переживания и активность Лирической Темы. Но В НИХ Все в более усложняется образная структура, проявляется смысловое уплотнение образного пространства. Художник ищет способ выражения, простой, строгий, но вмещающий в себя весь состав чувств, мыслей, скопившихся за годы.
Поклонение волхвов? Только тут другой младенец и вместо волхвов вооруженные люди, солдаты с опаленными войной душами. Они создали из себя как бы кокон, в котором пытаются согреть, защитить дитя. В их образах, очень наблюденных, убедительно разных и глубоко пережитых, возникает тема отцовства, понятая как мера большой человеческой ответственности, как отношение к миру.
Тема отцовства — редкая, не часто встречающаяся в живописи, хотя тоже имеет глубочайшую традицию. У Бориса Неменского она сформировалась как очень самобытная постоянная сюжетная линия. Ему очень дорог образ большого, загрубелого в трудностях человека, в глубине души которого теплым, освещающим изнутри огнем прячется доброе восхищение жизнью. Ему бесконечно нравится открывать сокровенную нежность за корявой, потемневшей в испытаниях внешностью бывалого человека. И это, конечно, тоже душевный опыт, принесенный с фронта.
Отцовство — это также и чувство мужской ответственности, выражение тревоги за будущее. Непривычно видеть на картине ребенка, светлую драгоценность, в неловких, рабочих, кряжистых мужских руках. Борису Неменскому очень нравится писать сильные руки, в их привычности к тяжкому труду есть особая красота умения хорошо его сделать. Образы рук всегда являются существенным смысловым центром любого холста Неменского. В ящиках и папках его мастерской хранится множество этюдов именно рук, если можно сказать, их самых разных портретов.
Работы шестидесятых годов Машенька уснула (1967), Мир тревожен{ 1964), Отец и дочь (1%3), В пути (1970) и другие написаны большими цветовыми плоскостями, подчеркнуто лаконичны. Сохраняя жизненную конкретность деталей, четко выражающих время и место, художник далек от описательности жанровой живописи. Здесь до резкости активно обращение к зрителю, чувство неблагополучия и драматичности мира, желание и готовность действовать. И в то же время очевидна мягкая доброта, желание тишины и радости.
Лирическая натура художника находит свой естественный выход в изображении детей. Художнику близки их образы. И как бы ни были разнообразны детские лица, в их портретах всегда присутствуют черты авторского «я» художника.
Мастерам живописи, вошедшим в искусство в 1950-е — начале 1960-х годов, была свойственна романтизированная правда о тяжести трудового энтузиазма. Их живопись надолго сохраняет пафос правдоискательства, стремление изображать неприукрашенную суровую реальность. Очищая искусство от ложной патетики, они изгоняли задушевность и теплоту в поисках мужественного и намеренно грубоватого стиля. Художники этого поколения отправлялись за правдой на стройки, шахты, ездили в Сибирь к лесорубам и в геологические экспедиции. Их объединяло, по словам искусствоведа М. Лазарева, общее стремление «выйти из городских квартир» и увидеть жизнь настоящую.
Нельзя сказать, что эти настроения в искусстве совсем не захватывали Бориса Неменского и не повлияли на его живопись, у него тоже в шестидесятые годы появлялась некоторая публицистичность живописного языка, попытка уйти от сложной моделировки света и тени. Однако его всегда наполняло желание видеть поэзию простых будней, а эстетика «сапогов, спецовок и кепок» не была его темой: ему не требовалось специального «хождения в народ», потому что у него был опыт фронта.

Борис Михайлович Неменский
Машенька. 1956

Безымянная высота
Чем дальше отходила в прошлое война, тем больше проступал в работах Неменского ее трагический аспект. Мысли о войне превращались в поле раздумий о жизни. Со временем меркли «бытовые» подробности, и среди сохранившихся в памяти переживаний выходили на первый план те, которые позволяли ставить совершенно иного масштаба проблемы бытия людей. Фронтовая тематика теперь служила сценой драматического обострения жизненных ценностей.
Борис Неменский известен более всего именно как мастер большой полифонически сложно организованной картины. Каждое такое произведение создается долго, годами. Однако это не значит долго писать сам холст. Напротив, его он как раз обычно пишет быстро, на одном дыхании. Долго он ищет воплощение своего замысла, меняя и развивая эскиз, собирая к нему этюдный материал. Он делает множество подготовительных этюдов, многие из которых приобретают потом самостоятельное значение. По сути, это традиционный, классический метод работы. Период разработки идеи, стадия поисков образа занимает главную долю времени и является для художника исключительно увлекательной. Этюдные наблюдения помогают развивать содержание картины, подсказывают новые говорящие детали, а иногда ведут к изменению эскиза в целом.
Это картины-раздумья. И в процессе поиска и размышлений художник иногда создает несколько вариантов одной темы, иногда частично, иногда принципиально меняя композицию. У каждой его картины складывается своя история ее создания, а затем и своя судьба.
Особенно значимой в творчестве Бориса Неменского стала картина Безымянная высота, тема которой затем многократно возвращала к себе интерес автора, побуждая писать новые варианты. Последний из них называется «Это мы, Господи» (1960-1995) с усиленной метафорой и космичностью звучания.
Двое погибших в бою юношей, солдаты, почти мальчики, русский и немец, они упали в смертельной схватке голова к голове, соломенно-светлая и рыжеватая. Война оборвала их жизни, распластав их тела на весенней земле. Один — в светлой застиранной гимнастерке, лицом к небу, раскинут в перевернутом распятье. Другой, подоткнув под себя руку, уткнулся носом. Они достоверны как солдаты, но можно заметить, как в то же время они похожи на уснувших детей.
Каждый момент картины не случаен и подчинен общему замыслу. Земля как теплая многослойная живописная поверхность, похожая на драгоценную парчу. Земля как раскрытая ладонь или грудь на вздохе, через которую легли голубыми лентами тени берез. Вокруг погибших ребят, словно свечи, загораются первоцветы мать-и-мачехи. Их золотые головки на тонких ножках ощущением незащищенности напоминают о детстве; они загораются солнышками или звездами, и их россыпи в синей дали вдруг предстают приглушенным мерцанием далеких миров.
А первый вариант картины был написан в начале шестидесятых годов и был совершенно другим. Несмотря на то что конкретное событие, послужившее истоком размышлений, произошло зимой, на картине ему захотелось сделать лето, подчеркнув тем самым ужасный трагизм гибели мальчишек, направленных воевать друг с другом. На цветущей земле, на лугу, под высоким куполом голубого неба с перистыми легкими облаками два убитых солдата-врага были видны издалека. Помимо поиска позы их тел, этюдов оружия, Борис Неменский сделал множество этюдов луговых трав с ромашками, просвеченных теплым солнцем, и этюдов парящих облаков. Двухметровый холст получился красивым, но, уже работая над ним, художник ощущал, что происходит какая-то подмена смысла: «Постепенно я осознал, что именно эта прекрасная природа, так восторгающая меня, меня же и подводит. Она настолько спокойна, цветущая, вечная, что ей безразличны два эти погибшие юноши. Оба… Подсознание мое что-то перепутало. Наслаждение красотой мира подавило боль, подавило всю многосложность проблемы». И художник уничтожил написанный холст. И начал искать заново.
Из картины ушло небо и цветущий луг. Осталась каменистая коричневая поверхность и два мертвых солдата на голой земле. Жестокая правда войны. Но хотелось сказать что-то совсем иное, трудно выразимое, сложные ощущения пережитого: «Для меня не было сомнения в нравственной правоте борьбы нашего солдата, в нравственной неправоте немецкого. Но в то же время весь процесс работы оказался для меня как бы внутренним спором, выдавливанием из себя накопившейся за годы войны ненависти, недоверия, процессом раскрытия волновавших меня вопросов. Мне пришлось идти по тонкому краю — между отчаянием и надеждой, между ненавистью к нацизму и болью за людей, обыкновенных, как я. И было понятно, что и в сознании, и на холсте жизнь должна побеждать».
Постепенно голая земля приобрела мягкое тепло, на которое легли голубые рефлексы неба, и появились первые весенние цветы мать-и-мачехи на короткой розовой ножке. В картине они тактично сохранили образ радостной красоты земной природы, не заслоняя и не оскорбляя трагические вопросы человеческой жизни. Нашлись позы солдат. Резкое взметнувшееся и опрокинутое движение русского парня в светлой, обесцвеченной потом войны гимнастерки и уткнувшееся лицом в землю тело немца, неловко вытянутое, с ногами, как бы запутавшимися в тенях, упавших от невидимых нам веток. Они только что, по-видимому, бились в рукопашную, патроны давно кончились, и они упали голова к голове, и волосы их спутались.

Борис Михайлович Неменский
В пути. 1970

Картина наращивала многослойность содержания. Каждый элемент изображения становился знаковым, обретая, глубинный внутренний смысл.
Исключительно трудная для воплощения, эта картина создана с большим художественным и человеческим тактом. В ней есть и глубокая скорбь, и чувство исторического возмездия, и интонация с болью поставленного вопроса. У Неменского получилось не упрощать и не разрешать, то есть перечеркивать проблемы, которые и самой жизнью не решены.
Чтобы завершить картину, пришлось уйти из Студии имени Грекова, там допустить такой сюжет не могли. С трудом, опираясь на предшествующий успех, удалось выставить работу. Хотя висела она в одном из самых темных закоулков Манежного лабиринта, ее заметили. И художника сразу жестко обвинили в пацифизме и отсутствии патриотизма. Но заметили ее также и зрители. Десятки взволнованных откликов появились в книге отзывов. По этому поводу в творческом клубе МОСХа был устроен «вечер одной картины» с официально поставленной целью ее осуждения, но этого не получилось.
«Эта картина смотрится из будущего, — говорили на обсуждении, — она вызывает нечто большее, чем ненависть к врагу, — ненависть к тем силам, которые превращают людей во врагов.»
В 1964 году журнал Художник провел дискуссию: в редакционной статье Бориса Неменского строго осуждали, но среди зрителей и критиков были горой ставшие за Безымянную высоту.
Последующие годы художнику было очень не просто, его не выставляли. Помощь неожиданно пришла от Константина Симонова. Ему очень нравилась эта картина, и он заинтересовался ее судьбой. В 1967 году Безымянная высота была выставлена в Доме писателей для обсуждения. Там шел напряженный спор, не дискуссия, а именно столкновения позиций, обвинения художника и яростная защита его взглядов. До сих пор у него бережно хранится большая папка расшифрованных стенограмм тех выступлений. Да, это был не искусствоведческий разговор: картина стала общественным явлением. То есть затронула важные струны человеческих переживаний. Именно затронула, значит, состоялся ее художественный смысл, а это и есть одна из важнейших задач, и в традициях именно русской живописи говорить о жизни, пробуждать чувства, выражать отношение к миру.
«Недавно на Всесоюзной художественной выставке “30 лет Великой Победы” я вновь увидел, пожалуй, самую волнующую меня картину Неменского Безымянная высота, — написал К. Симонов через годы. — Впервые эту же картину я видел на выставке московских художников, помнится, пятнадцать лет назад. Срок немалый, проверка произведения искусства временем — грозная, а быть может, и самая грозная проверка. И вот я с радостью и долей удивления почувствовал, что в моем первоначальном восприятии этого полотна ничего не изменилось. Оно для меня и тогда и сейчас — правда о войне, сказанная художником сдержанно и строго, …она обобщение, она образ, в котором соединилось и проявилось разом все увиденное и все перечувствованное за несколько лет войны».
В 1986 году Безымянная высота присутствовала на персональной выставке Неменского в Москве. В конце одного дня, когда зал уже закрывался и гасили свет, в углу, напротив картины сидел, задумавшись, широкоплечий мужчина. Он не уходил, несмотря на полутьму. На меня произвел большое впечатление разговор с этим человеком и его лицо. Оказалось, он — афганец, то есть вернувшийся из наших войск в Афганистане, где тогда шла война. Картина глубоко волновала его, была ему нужна, выражала его личный трагический опыт. Подошел Борис Михайлович. Они еще долго сидели рядом, перед картиной. Два солдата с разных войн, они чувствовали, что с одной — общей. И никто не смел им напомнить, что пора идти по домам. А через десять лет, когда уже новый вариант картины будет выставлен в галерее музея Отечественной войны на Поклонной горе, похожая встреча произойдет с воинами, вернувшимися из Чечни.
Несмотря на все обсуждения, Безымянная высота продолжала жить в мастерской художника, давлеющую силу обвинений с нее по сути не снимали. Однажды картина чуть не погибла из-за лопнувшей над потолком трубы с горячей водой. И тогда, в 1989 году, Борис Неменский согласился на уже долго длившиеся уговоры знаменитого германского коллекционера П. Людвига отдать ее в его музей современного искусства в Ахене. Он утверждал, что там ее увидит гораздо более широкий круг зрителей из разных стран. Этот удивительный человек, искренне увлеченный русским искусством, многое сделал для его пропаганды, он видел в искусстве России высокий духовный подъем. Картина уехала, а через время Борис Михайлович решил воссоздать ее. Новый вариант он назвал «Это мы, Господи!» (1992). Он похож, но и отличается от Безымянной высоты. Здесь с большей силой выражена планетарность проблемы, всеобщий иносказательный смысл происходящего. Сведены к минимуму приметы конкретной войны, поднят метафорический строй композиции.
Картина была представлена на персональной выставке в московском ЦДРИ. На открытии выступали наши прекрасные мастера живописи. Народный художник, член президиума Российской Академии художеств Дмитрий Жилинский сказал: «Я смотрел сейчас на эту вещь, которой нет равной в мире, ибо никто не поднял эту тему, это содержание на такую высоту. Я просто горд, что Борис написал такую вещь, за которую ему так доставалось в то время, а он проповедовал равенство человека с человеком».

Борис Михайлович Неменский
Женщины моего поколения . 1971

Тема женских судеб
Очень самобытное направление творчества Борис Неменского — тема женской судьбы. Это повесть о женщинах военного поколения, ровесниц солдат, о девушках, лишившихся естественного права иметь семью и, несмотря на все усилия, оставшихся одинокими, так как их потенциальных женихов отняла война: «Сначала я не замечал, но постепенно почувствовал какую-то горечь, какую-то растерянность среди девчонок моего поколения.
Им было двадцать, потом тридцать, сорок… Как часто мы не замечаем этих судеб, покрытых шрамами. Мы не замечаем той горечи, отчаяния, что несут в себе даже не жены, чаще всего лишь несостоявшиеся невесты погибших солдат. Жизнь, прошедшая по их судьбам тяжелым молотом, не только выковала много подлинной духовной силы, но и поломала много подлинной красоты и радости. Эту “некрасивость” мы обязаны понять и принять, обязаны понять их такими, какие они есть — не героическими статуями, а живыми, страдающими женщинами».
Собирая материал для картины, Борис Неменский писал с натуры много различных женских лиц. Это в основном быстро сделанные, короткие этюды. В них предстает поразительная портретная галерея очень наблюденных, характерных женских образов, часто нескладных, грубоватых в своей суровой правде и очень узнаваемых для современников. Почти не верится, что они написаны тем же художником, автором Машеньки, так сильно изменился почерк. Эти усталые, немолодые женщины, стареющие, иногда грубо накрашенные, провоцирующие на почти гротескную трактовку. Как легко нам, особенно сегодня, с презрением от них отвернуться. Художник и не старается их облагообразить, он делает зримыми следы их душевных биографий, выявляет скрытое. В сдержанном, несколько прямолинейном лаконичном письме его проявляется обостренная болевая чуткость, нескрываемая боль за человека. Борис Неменский сумел увидеть и показать в них человека трагической судьбы.
В поисках решения картины художник решил пойти на женское производство, им оказалась фабрика одеял, где с разрешения дирекции он приносил этюдник прямо в цех и делал этюды, при этом знакомился, разговаривал. Постепенно из всего многообразия жизненных судеб выкристаллизовались три основных характера: тип «мужиковатой» сильной женщины, образ стареющей модницы и щемящий образ «вечной невесты» — безнадежной мечты, верности в ожидании ушедшего женского счастья.
Получилось несколько самостоятельных вариантов картины. Они сильно различаются по композиции, по трактовке темы и сделаны как бы на разных психологических уровнях. В первом варианте подруги собрались, видимо, в уголке женского рабочего общежития. Композиция построена по фризу, что, кстати, характерно для картин этого периода, когда в живописи целого ряда известных художников присутствует такое предстояние людей труда. Правда, здесь они сидят рядком, и в их непосредственных жестах и взглядах простая и добросердечная правда. Детали быта, одежда, их позы, конкретные свидетельства своего времени, социальной среды — эта повествовательная интонация для нас сегодня очень убедительна, интересна и важна.
В варианте, написанном позднее, бытовые характеристики подчинены более глубокому психологическому уровню. И характеры героинь становятся глубже и драматичнее. Напряженная динамика угловатых фрагментированных форм, беспорядочно сдвинутые силуэты посуды на столе, пространство, построенное по диагонали в глубину, — все здесь создает ощущение внутренней тревоги. Фигуры героинь неподвижны (слушают звучание пластинки на проигрывателе), в глубокой сосредоточенности они сдвинулись друг к другу. Их образы сложны и драматичны и совершенно самобытны для нашей живописи. И по цвету очень выразительна картина: отношения вишнево-красных и бледно-розовых оттенков, контрасты синих и золотых уравновешивают экспрессию пронзительной боли с рассудочно спокойным согласием с непреодолимостью судьбы.
Но есть и еще другой вариант решения темы. Художник стремится к еще большему обобщению, он пишет каждый образ отдельно: три женщины — три пути одиночества, дополняя четвертым холстом Утраты, который в том же символически приподнятом ключе конкретизирует сюжетную основу. Получается квадриптих — памятник, своего рода реквием, перевернутый мир женских жизней предстает в форме перевернутого креста.
Стихи и притчи
Одновременно с картинами на военную тему Борис Неменский постоянно пишет самые разнообразные лирические работы. Среди них небольшие поэтичные этюды сельской или семейной жизни, это также этюды из поездок, особенно по северным местам, пейзажи Карелии или, наоборот, степные места. В этих пейзажах — ясная чистота неброской среднерусской природы, где главная красота в изменчивости состояний, переходов настроений.
Художественные средства просты и почти строги. Неменский любит писать лес изнутри, таинственный, просвеченный лучами солнца. Но особенно ему нравятся большие просторы, вдаль уходящие реки, озера, летящие облака.
В зарубежных поездках в толчее впечатлений Борис Михайлович не спешит раскрывать этюдник, по-прежнему избегая изображать «экзотику», то есть то, что увидел поверхностно, без внутреннего проживания. Но у Неменского есть целые серии поэтических пейзажей лесных озер Финляндии, куда его не раз приглашали руководить пленэрными группами финских художников. Особое отношение у художника к Стране восходящего солнца. Японские этюды — природа, сосны и камни на берегу моря, местные лица и пустотные, но с изысканными деталями, открытые ветвям комнаты. Эти этюды о том, как близки и глубинно похожи люди далеких, казалось бы, культур. Почти все эти работы в японских частных коллекциях. С художниками и педагогами Японии Неменского связывает многолетнее сотрудничество и дружба, а в 2001 году он был награжден специальной медалью Сакуры за вклад в художественное образование Японии.
Есть немало работ, посвященных Болгарии, где было много друзей, где были замечательные творческие поездки и совместные дела, в память о которых художник бережно хранит болгарский орден Кирилла и Мифодия первой степени.
Лирические произведения Неменского не противоречат напряженной драматичности образов его картин, напротив, очевидно их внутреннее единство и сопричастность друг другу. Светлый поэтический отклик хрупкому и доброму миру тишины противостоит в его творчестве мужскому чувству необходимости его защищать, бороться за право его бытия. Это не просто тишина. Это тишина, которую надо ценить, которую нельзя разрушать.
Фактически Неменский-художник навсегда остался тем же солдатом из Дыхания весны, воином, очарованным расцветающей жизнью. «Глубокая нежность способна стать стальным стержнем, определяющим мужскую силу», — сказал один из великих кинематографистов. И эту тему можно увидеть как сюжетную основу многих произведений Неменского. Например, картина Право жить или картина Здесь твой сын.
Особое место в творчестве Неменского занимает тема юности. Она выражена почти всегда через лирическое самоощущение автора. Он сам, внутри себя — из мечты о стране голубых стрекоз, и всегда видно, насколько он захвачен интересам, характеру художественного языка. Но и общее осталось: увлеченность русским искусством, поиски выражения глубоких жизненных переживаний, того, что проникнуто человечностью.
Преподавательская деятельность увлекла Неменского. Не только аудиторная работа, но и совместные пленэрные поездки, походы, посещения выставок с долгими потом обсуждениями, беседы в мастерской мастера обо всем — живописи, поэзии, театре, чтение самиздата, увлечение кино — радостная открытость жизни. Но на самом деле ему было очень не просто. С появлением Безымянной высоты его практически не выставляли, в педагогическом институте его открытость новому и по-новому поставленные творческие задачи обучения не находили поддержки. Борис Михайлович перешел работать на художественный факультет ВГИКа (Всесоюзного института кинематографии). Удивительный творческий мир этого института постепенно стал родным. И сегодня у профессора Б.М. Неменского подрастают очередные пятикурсники. И по-прежнему его увлекает процесс духовного созревания, становления личности и, прежде всего, конечно, личности в образе каждого персонажа. К какому бы из портретов мы не обратились, прежде всего, мы находим яркий, своеобразный характер. Тем не менее портреты составляют единое целое. Пятнадцать больших холстов, написанных темпераментно, с внутренней энергией чувства, они в экспозиции образуют кольцо, окружая зрителя, как бы впуская его внутрь организуемого ими пространства, моделируя ситуацию напряженного духовного общения.
Художественный мир Бориса Неменского не замкнут «на себя», ему свойственна обращенность к самосознанию зрителя, апелляция к его личному опыту. Побуждение зрителя к сопереживанию и соразмышлению составляет в значительной мере как бы внутреннюю пружину организации образных средств.
Картины Неменского нуждаются в своей среде сосредоточенности и несут в себе разработанную и многоуровневую режиссуру неспешного прочтения. Художник утверждается как мастер картины, где живописно-смысловое содержание несет каждый момент изображения, а все вместе составляет симфонически организованное целое. Художник постоянно ищет трудно находимую грань между* чувственной конкретностью и символическим обобщением, между обостренной выразительностью формы и ее убедительным правдоподобием, обращенным к нашему сердцу.
Все картины художника начинались от реального переживания, от ощущений, свойственных его поколению. Но жизненный факт в его работах выходит за рамки обстоятельств и становится значимым и понятным для людей любых поколений, ибо дорастает до особого и редкого для живописи жанра изобразительной притчи.
А притчу каждый волен толковать по-своему. Только спорит уже он не столько с художником, сколько с самим собой, обращается уже к своему жизненному опыту и предпочтениям. Поэтому каждое произведение Неменского влечет за своим появлением зрительские дискуссии и письма-исповеди. Разговаривая о картине, люди говорят о себе, о своей жизни. В этом художник видит свой успех. Его мастерство не в украшении интерьеров, а в обращении к душе собеседника.
Однажды друзья-художники привезли Борису Михайловичу предметы, которые выкопали в земле дачного участка под Смоленском. Это была пробитая пулями каска и горсть проржавевших стреляных гильз. Уже давно стали взрослыми дети, родившиеся после войны, а земля несет в себе ее свидетельства, их весомая конкретность заставляет вспоминать и помнить.
Мастер взял еще один трофей — расколотый печной чугунок. Два предмета, когда-то созданных сохранять жизнь. Похожих по форме: один как перевернутый другой. Их фактурная материальность ощущается как суровая правда. Их весомость как тяжесть пережитого. Предметы фронтовой судьбы — один от тепла дома, другой от жара войны. Они встали на медовую доску старой столешницы как на высокий торжественный пьедестал. И получился натюрморт-памятник.
Натюрморты у Неменского — это тоже своего рода притчи, иносказания. Их объединяют лаконизм и философичность. Здесь не встретишь случайных предметов — каждый несет смысловую нагрузку. В основе композиционного построения — диалог вещей, героев нашего обихода.
Их материальная осязаемость — необходимое воплощение содержания образа.
Большой, круглый, теплый хлеб, он здесь похож на солнце, в нем звучит какое-то былинное основание бытия. А мимо плывет маленькая сказочная ладья светлой и сладкой мечты, мерцает отражение, ложечки как весла… И все же это просто хлеб и блюдце с куском торта на столе. И в то же время… Каждому человеку нужно и то, и другое, по- разному нужно.
Так и искусство, как говорит Борис Михайлович, оно, конечно, заключает в себе и сладостный цветок мечты, и область наслаждений, и надо понимать, что это тоже необходимо человеку. Но в целом, искусство — хлеб насущный, без которого не проживешь. Только внешне торт и хлеб противоположны, а суть у них общая, это продукты одного и того же зерна.
Мысли не возникают на пустом месте. За каждым новым словом присутствуют глубины людской культуры. Все, что родилось сегодня, имеет корни. Тревожащим призывом светятся листы белой бумаги, рядом привычная ручка. А вокруг нагромождение книг. Старые большие книги и суетные сползающие с фолиантов газеты. Вырезки и закладки. Что может быть уютнее, спокойнее рабочего беспорядка на письменном столе?
Все погружено в теплую и таинственно мерцающую кабинетную полутень. Опять та же задача найти грань убедительной чувственной конкретики и обобщения, рождающего ассоциации. В глубине репродукция иконы. Но в то же время ритм навала, спора, единства разного. И ожидание новых слов на чистых страницах.

Борис Михайлович Неменский
Мать. 1945

В 1970-1980-х годах в мастерской Бориса Михайловича Неменского почти каждый вечер собирались деятели культуры, то есть просто друзья, проводили часы за спорами о судьбах искусства, страны, мира… Споры о жизни тогда велись во многих квартирах, и так сложилось — на кухнях. Ибо это были будни. Наблюдения за ними вылились в работу над картиной, которую художник в начале так и называл — Собеседники.
Четыре человека, сидящие вокруг стола, быть может, соседи, предстают как четыре мировоззрения, четыре жизненные позиции, отношения к жизни и к людям.
Скептик, разочарованно и уныло смотрящий на окружающую суету: все плохо. Но в любом деле необходим взгляд критика. Жуир, умеющий добывать блага жизни и заслоняться ими от трудных вопросов бытия. Но умение радоваться, наслаждаться — доля гедонизма необходима всякому человеку. Поборник истины, книжник, рьяный правдоискатель, уверовавший и призывающий. Они действенны и совершают повороты истории, но одновременно сколько бед часто приносит их бескомпромиссная убежденность. И четвертый герой картины — лирик, мечтатель, с улыбкой обернувшийся к свету, очарованный красотой этого мира созерцатель. Их беседа как бы застыла во времени, она нескончаема, потому что за каждым — своя правда. Зрители так и назвали картину — Четыре истины.
Большое внимание художник уделил рукам. Руки как лица, они столь же значимы и выразительны. Бессильно опустившиеся кисти рук скептика и огромный кулак жуира, перст правдолюбца, указывающий на раскрытую книгу, и руки лирика, бережно обнимающие прижавшегося ребенка. Именно к нему прильнул мальчик, и он наиболее близкий художнику образ.
Их беседа, жизненные позиции сталкиваются не только в обществе, они и внутри нас. Один из вариантов картины художник писал как четыре автопортрета, четыре стороны одного я. При всей индивидуальности каждого героя картины мы видим в них хорошо знакомые образы, легко узнаваемые характеры. И частичку себя в каждом всех четырех.
Притча об инакомыслии
Дальнейшее осмысление образа истового правдоискателя из Собеседников наслоилось на осознание тех перемен, которые произошли с нашим обществом. Бориса Неменского все более завлекала спорность позиции такого Дон Кихота, который свято верит в свои идеалы добра и готов всего себя положить на борьбу за них, но и другие жизни он не пожалеет — и соратников по борьбе, и инакомыслящих.
Новая картина названа притчей, этот жанр не имеет завершенного прочтения, он живет развитием интерпретаций в зависимости от меняющегося контекста восприятия. Здесь все иносказание, отклики и отсылки к образам легко узнаваемым, но нет прямых цитат. Картина построена на отражениях в пространстве и во времени, на ритме вращений. Время одних событий отражается во времени других. Мельницы превращаются в радары, современность и Средневековье смотрятся друг В друга.
Мы видим Дон Кихота с указывающим, призывающим жестом, и тут же уже свершается казнь Дон Кихота в дурацком колпаке. Все те, кто поверил, пошел вместе с ним и гибнут вместе с ним. Уже новый Дон Кихот поднимает перст веры и надежды, но локоть его поддерживают те, кто не имеет лица: за сорванной маской снова и снова маска. Великое в культуре творят «донкихоты», но управляют миром ханжи. Чист и добр порыв Дон Кихота, но он стал игрушкой всемирного ханжества, и оно торжествует за его счет. Он искренний носитель светлых идеалов, но он же орудие черных дел. В этом трагедия его.
Центральный в картине — образ костра из книг. Во все века горели эти костры. С какой радостью народ жжет мысли прежних кумиров! На художника произвела большое впечатление сцена в одном школьном дворе, свидетелем которой он стал в начале 1990-х: веселье подростков, которые жгли в огромном костре очередное поколение книг, ставших сегодня идейно неприемлемыми. Веселое дело — жечь чужие мысли, чужую веру, пьянящее ощущение своей силы, власти. Среди скачущей шпаны на холсте справа выделяется лицо, обращенное к нам, — симпатичный паренек с вызовом сияющего бездумья. В рифму его скачкам, марш таких же, превращенных в орудие зла. Ими командует нераспознаваемая за масками власть ханжества и лжи. Серебристо-синяя живописная среда создает настроение сосредоточенной тревоги, но картина не рассчитана на эффект страха: это иносказание, раздумье в образах, понятных и многозначных, трудно переводимых в слова. Разрабатывая тему, стремясь укрупнить значение опорных событий сюжета, Неменский продолжает цикл и пишет еще пять отдельных холстов, составляющих цикл. Среди них — Прозрение, это образ другого юноши, тоже без маски, осознавшего бутафорность и низость происходящего и охваченного ужасом от своего прозрения. Но каков его путь? Новый Дон Кихот или образ скептика-пессимиста с опустившимися руками из Четырех истин? Или же светлый поэт-романтик с того же холста — самый близкий автору образ?
Костер из книг, прославление, казнь истовых правдоискателей, ханжеское участие во всем этом одних и искренняя подчиненность других, прозрения — все это повторяется вновь и вновь во все времена. В этих холстах художник со свойственным ему тактом и чувством меры создал образ своих представлений о современных российских событиях недавнего времени, тревожных и вопрошающих.

Борис Михайлович Неменский
Последнее письмо. 1975

Чужого горя не бывает
После Притчи об инакомыслии Борис Неменский написал новый цикл холстов, совершенно не притчевого характера. Это скорее свидетельства реальной жизни. Цикл об одиноких, теряющих себя, выброшенных на обочину жизни людях, к существованию которых мы стали как бы привыкать. Проходим мимо них, валяющихся на улицах, в переходах, в метро. Брезгливость. Мол, сами виноваты: слабое звено. Нашей современной моралью становится: падающего, слабого толкни. А Борис Михайлович Неменский часто повторяет слова из старинной баллады: «Поэт я, дети, в жизни такое есть призвание — томиться в каждой жажде, быть болью в каждой ране». Он не признает их «несовременность». И новые его картины — это желание художника вернуть в мир, впадающий, кажется, в духовное беспамятство, простые и драгоценные чувства, которые никогда не должны становиться несовременными: сочувствие, сопереживание, милосердие, благородство, восхищение красотой.
Нужна большая сила духа, чтобы не позволять себе устать и с неослабевающим интересом и созидательной действенностью относиться к миру. Его отзывчивость неистощима. У него на все находится время: и на искусство, и на студентов, и на вопросы художественной педагогики. И все это он делает без насилия над собой, естественно, просто, с той прекрасной легкостью души, которая отличает деятельность по призванию.

Понравилась статья? Поделиться с друзьями:
Culture and art