Иван Похитонов художник
В самом деле, неповторимой была творческая судьба мастера, выходца из далекой южнорусской провинции, который, не имея систематического профессионального образования, занял видное и почетное место в художественной жизни Западной Европы. Редкостно мастерство Похитонова-живописца, ставшего, несомненно, крупнейшим мастером миниатюрного пейзажа в европейском и русском искусстве своего времени. Замечательна, наконец, способность художника, впитавшего достижения живописной культуры Запада и прожившего долгие годы вдали от родины, в полной мере сохранить связь с глубинными основами духовной культуры России.
К сожалению, жизнь и творческое наследие мастера по сей день остаются мало изученными. Тому есть объективные причины: произведения Похитонова в большой мере рассредоточены по частным коллекциям разных стран и континентов (в том числе Америки и Австралии) и далеко не все известны специалистам. Надо надеяться, впереди нас ждет углубленное постижение личности и судьбы этого замечательного человека и художника, знакомство со многими, до сих пор неизвестными его картинами.
Трудный путь в большое искусство
По семейной традиции Ивану прочили военную карьеру. После начального обучения в Екатерино-славском частном пансионе Гумберта он был отдан в Полтавский кадетский корпус. Но воинская служба не привлекала Ивана, и незадолго до окончания корпуса он перешел в Николаевскую гимназию, чтобы в дальнейшем поступить в гражданское высшее учебное заведение. Изначально присущая Похитонову страстная любовь к природе и желание — в духе времени — способствовать процветанию родной земли обусловили его выбор: в 1868 году он стал студентом Петровско-Разумовской земледельческой и лесной академии в Москве.
Этот замечательный научно-исследовательский и учебный центр, основанный в 1861 году, был одним из самых ярких и характерных явлений русской общественной и научной жизни России «эпохи реформ». Основатели и преподаватели академии стремились к совершенствованию отечественного земледелия, животноводства и лесоводства и усвоению достижений сельскохозяйственных школ Франции, Бельгии, Англии и других стран Европы. Расположенная на территории Петровско-Разумовского парка, академия отличалась от других учебных заведений большей свободой, развитым студенческим самоуправлением.Здесь находились большие опытные сады, теплицы и огороды, где студенты вели экспериментальные работы, высаживали саженцы новых пород деревьев, составляли гербарии. В академии была большая студенческая библиотека, включавшая в себя многие нелегальные издания, которые привлекали внимание студентов, мечтавших о скором процветании родины. Именно поэтому здесь нашла благоприятную почву пропаганда революционера Сергея Нечаева, призывавшего «помочь нашему несчастному крестьянству» и создавшего в академии ряд кружков. А в 1869 года в одном из дальних уголков Петровско-Разумовского парка произошло описанное Достоевским в романе Бесы убийство студента Иванова. Начались репрессии против членов кружков. И хотя Похитонов не был причастен к ядру «Народной расправы» (а значит не имел представления о мрачных замыслах Нечаева) и не вошел в состав арестованных и в дальнейшем осужденных студентов, он, тем не менее, был отчислен из академии и отослан в родную Матреновку под надзор полиции.
Матреновка — отличают уже достаточно высокое качество, своеобразная проникновенная выразительность.
Тем не менее о профессиональных занятиях живописью Похитонов еще, видимо, не помышлял и в 1870 году, как только появилась возможность, поступил на естественный факультет одесского Новороссийского университета. Слушая лекции профессоров, среди которых был и совсем молодой тогда преподаватель зоологии, а в будущем — великий русский ученый Илья Мечников (с которым Похитонова на долгие годы связала дружба), он с увлечением занимался, особенно интересуясь орнитологией. Но завершить образование ему вновь не удалось: из-за материальных затруднений Ивану пришлось поступить на службу контролером в контору Одесского банка, а спустя какое-то время из-за болезни отца вернуться в родную Матреновку,чтобы управлять имением.
Но художественный дар все более настоятельно заявлял о себе: известно, что в эти годы Похитонов самостоятельно совершенствовался в рисунке и живописи, интересовался техникой иконописи. При этом, сопровождая в 1871 году за границу больную сестру, он получил действенное одобрение своим художественным занятиям: выставленные им в одном из женевских художественных магазинов работы были едва ли не на другой день проданы.
Наконец, в 1876 году произошли события, определившие дальнейшую судьбу Похитонова. Он посетил демонстрировавшуюся в Одессе V выставку передвижников, среди многочисленных экспонатов которой были портреты Ивана Крамского и Николая Ге, жанровые картины Владимира Маковского, Василия Максимова, Григория Мясоедова, пейзажи Алексея Саврасова, Михаила Клодта, Ивана Шишкина и даже знаменитая Украинская ночь Архипа Куинджи. Похитонов не только был чрезвычайно вдохновлен впечатлениями от картин, но и познакомился с талантливым живописцем Афанасием Размарицыным, в тридцать лет оставившим гражданскую службу и уехавшим за границу учиться, чтобы впоследствии примкнуть к рядам передвижников. Пример и советы Размарицына, по-видимому, оказались решающими, и вскоре Похитонов, получив согласие понимающих его страдания родителей, решил начать новую жизнь. Он уехал за границу. Побыв некоторое время в Италии, в середине 1877 года он обосновался в Париже.
В Париже
Первые месяцы пребывания в Париже были для Похитонова нелегкими. Не располагая значительными материальными средствами, он не очень успешно пытался продавать свои работы и искал место для службы. Но в связи с распространившимися в Западной Европе в период русско-турецкой войны русофобскими настроениями сделать это было нелегко. И неизвестно, что стало бы с ним, если бы не поддержка земляков.
Во Франции издавна, а особенно с середины XIX века, было немало русских — художников, литераторов, предпринимателей, политических эмигрантов. Обычно они были достаточно разобщены, но теперь же, в трудные времена войны на Балканах, объединились. Летом 1877 года в Париже была организована «Русская касса взаимной помощи», а десятого декабря, в день падения Плевны, учреждено «Общество взаимовспоможения и благотворительности русских художников за границей», ставившее своей задачей помощь нуждающимся русским подданным и, не в последнюю очередь, учащейся молодежи в Париже. Материальной основой его деятельности стали вклады наиболее обеспеченных сограждан, отчисления от продажи произведений искусства, лотерей, билетов на выставки, музыкально-литературные вечера и «утра», даваемые у Тургенева. И хотя состав общества был очень разнородным, а среди художников, вошедших в него, были и живописцы, искавшие славы на путях подражания мэтрам французского салонного искусства (Алексей Харламов, Эрнест Липгарт и другие), и близкие передвижникам живописцы (прежде всего Боголюбов), тогда, в конце 1870 — начале 1880-х годов общие тяготы и благотворное влияние Тургенева объединили всех в одну дружную «творческую семью с ее общими интересами и заботами о процветании родного искусства». На вечерах общества писатели читали, а художники показывали свои новые произведения. Молодые живописцы могли пользоваться мастерской, находившейся при «Русском клубе», постоянно бывали в домах Боголюбова, генерала Татищева и, конечно, у знаменитой певицы Полины Виардо, где на музыкальных четвергах присутствовали крупнейшие деятели французской культуры, а по воскресениям собирался более узкий кружок. В этой среде и нашел Похитонов самую сердечную дружескую поддержку, став сотрудником общества и совершив удивительно быстрый творческий рост. Он активно участвовал в самых различных начинаниях общества (так, сохранились сведения о всеобщем восторге, который вызвала в доме Виардо приготовленная им кулебяка), а на одном из вечеров познакомился со ставшей в 1879 году его женой — жизнерадостной и энергичной студенткой медицинского факультета Матильдой Вульферт, по определению Тургенева, «превостренькой и прехорошенькой медицинкой». Но главное — жадно впитывал художественные впечатления и совершенствовался в мастерстве. Из русских художников для него были наиболее полезны своими советами Николай Дмитриев-Оренбургский и особенно Боголюбов, который высоко ценил дарование Похитонова, помог ему сориентироваться в художественном процессе и дал важные уроки живописи, наглядно отразившиеся в некоторых по- хитоновских пейзажах начала 1880-х годов, близких к работам Боголюбова. Свидетельством этих уроков стал и хранящийся в саратовском музее «охотничий» натюрморт Похитонова Фазаны, где под ювелирно тщательным изображением бутылки доброго коньяка и дичи имеется надпись: «Глубокоуважаемому учителю А.П. Боголюбову. И. Похитонов.
Какое-то время Похитонов работал в керамической мастерской, устроенной Боголюбовым в доме фабриканта Жилло.
Но не менее важным было и самостоятельное изучение и усвоение увиденного в музеях, на выставках и в мастерских французских живописцев. При этом мера творческого роста Похитонова была такой, что уже первые работы, показанные им в Салонах 1878 и 1879 года, произвели большое впечатление не только на земляков, но и на парижских знатоков.
В конце 1870 — начале 1880-х годов Похитонов, снимавший тогда скромную квартиру с мастерской на полюбившемся художникам холме Монмартр, пробовал силы в разных жанрах. Это были пейзажи, натюрморты, изображения охотничьих собак (художник и во Франции не оставил страстного увлечения охотой), жанровые и батальные сцены. В них отчетливо читаются и различные ориентиры и источники, привлекавшие его творческое внимание, и общая направленность его поисков.
В техническом отношении наиболее интересным и близким ему оказался род миниатюрной живописи, который некогда было принято именовать словом «миньон» (mignon), специфика которого заключалась прежде всего в малых размерах произведений, требовавших ювелирной отделки и тонкости. Этот род был довольно распространен в Европе того времени и популярен прежде всего благодаря мастерству одного из известнейших художников Франции — Эрнеста Мейссонье, умевшего на дощечке размером чуть больше ладони исполнить не только портреты и пейзажи, но и разместить многофигурные жанровые и батальные сцены. В этом же духе работали не только его французские ученики и подражатели, но и некоторые русские художники, жившие во Франции, — Боголюбов, Иван Прянишников (его часто путают с Илларионом), Федор Чумаков.
Не менее пристальное внимание Похитонова привлекла и оказавшаяся душевно близкой ему пейзажная живопись Франции, прежде всего «сельская муза» художников барбизонской школы — Камиля Коро, Жана Франсуа Милле, Шарля Добиньи и других мастеров, еще с 1840-х годов обратившихся к природе родной страны и сделавших предметом искусства поэзию будничной природы, ее связь с жизнью народа, «истомленного трудом человека» (Милле). С их искусством Похитонов имел возможность подробно ознакомиться в 1878 году, когда в Париже в рамках Всемирной выставки демонстрировалась большая итоговая экспозиция произведений художников-барбизонцев. Не раз он работал и в самой деревушке у леса Фонтенбло, давшей название этой замечательной школе пейзажа, а с некоторыми из «барбизонцев» (Жюль Дюпре, Анри Арпиньи) познакомился и подружился.
Не миновало заинтересованного внимания Похитонова и наиболее передовое, но и «скандальное» по тому времени направление во французском пейзаже — импрессионизм с его замечательными достижениями в области пленэрной живописи и открытием поэзии в жизни современного города. И хотя радикальные шаги по раскрепощению субъективного начала в искусстве, сделанные импрессионистами, оказались Похитонову не очень близки, их влияние очевидно в мотивах и композиционных решениях его пейзажей, нередко близко перекликающихся с творчеством Камиля Писсарро и Альфреда Сислея, и в некоторых приемах работы на пленэре, передачи светоцветовоздушной среды.
Так, уже в исполненном в 1878 году замечательном Виде авеню Фош с Триумфальной аркой вдали пристальное внимание к каждой фигурке, каждому деревцу, деталям архитектуры сочетается с удачной передачей общего впечатления движения будничной жизни, влажности воздуха, мягкости белого чистого снега, ненадолго покрывшего улицы французской столицы.
При этом различные влияния органично усваивались Похитоновым на основе каких-то важнейших, неповторимых особенностей его собственного художественного дара. И вскоре к нему пришла подлинная слава.
Слава
В начале 1880-х годов имя Похитонова стало известным всему художественному Парижу. Авторитетные критики дружно, едва ли не взахлеб, заговорили о нем как «таланте высшего порядка», «достойном обратить на себя внимание самых придирчивых знатоков». Год спустя он же подчеркивал, что в «изысканных миниатюрах» Похитонова «пейзаж, изученный с величайшей любовью», как и действующие в нем персонажи, «написаны с абсолютным совершенством».
В самом деле, в работах этого времени мастерство Похитонова не могло не произвести впечатления. Чтобы ощутить это, достаточно вглядеться в Парижское предместье (1883) — крохотный кусочек картона, преображенный в «окно», через которое открывается далевой вид на французскую столицу, причем мы не только явственно ощущаем прохладу пасмурного дня, особенности фактуры каменных и кирпичных стен, прозрачность ветвей облетевших деревьев на монмартрском кладбище, но и явственно видим окна и трубы самых дальних домов на горизонте.
В другой, чуть большей по размеру работе Пейзаж с охотниками, явственно связанной с традициями барбизонцев (прежде всего Коро), художник не менее замечательно передал сумеречное освещение, движение темных кучевых облаков и тающие в вечерней дымке очертания почуявшей дичь собаки и охотников, чуть виднеющихся в тени деревьев.
Трудно судить, что лежало в основе достижений Похитонова — неповторимые природные психофизиологические особенности или специфический опыт зрения степняка, с детства привыкшего вглядываться в дали и рассматривать подробности жизни обширных пространств, но его способности к воссозданию в миниатюре широкой картины реальности во всей ее полноте оказались действительно уникальными. Ему была присуща некая феноменальная зоркость, превышающая способности обычного человека и развитая страстью к охоте и наблюдению природы (не случайно он учился на естественном факультете). Незаурядной была и твердость руки художника, его способность точно передавать мельчайшие формы и детали изображаемого. Но главным в его работах всегда оставалось не самоценная виртуозность мастерства, но желание и умение вместить в «лилипутское» (по выражению одного из критиков) поле работ емкое живописно-поэтическое содержание.
Известно, что сам «король миньона» Мейссонье чрезвычайно высоко оценил их, проиграв к тому же (если верить воспоминаниям современника) русскому художнику в конкурсе на самую миниатюрную живописную работу: Мейссонье на малой золотой монете написал портрет, а Похитонов — целых трех всадников и получил первую премию. Творчество Похитонова вызывало восхищение французских художников разных направлений — реалиста Жюля Бастьен-Лепажа, символиста Гюстава Моро, близкого к импрессионистам Эжена Каррьера, представившего Похитонову свою мастерскую в тупике Элен.
А несколько ранее произошло нечто небывалое: меньше, чем за месяц русский художник получил около двадцати предложений о сотрудничестве от парижских торговцев картинами, среди которых был и Жорж Пти — крупнейший деятель художественной жизни Парижа, организатор выставок импрессионистов. Чтобы лучше представить значимость этого контракта, отметим, что картины импрессионистов стоили в то время на французском рынке в среднем от сорока до трехсот франков, а на сто франков можно было безбедно существовать целый месяц.
Разумеется, успехи Похитонова вызвали бурную реакцию и в «русском
Париже». Особенно им восхищался и гордился Тургенев, увидевший и высоко оценивший в его работах не только мастерство, но и поэзию природы, близкую барбизонцам и его собственным Запискам охотника. А написанный Похитоновым в конце 1882 года (незадолго до смерти писателя) драматический и психологически сложный портрет Тургенева последний, судя по всему, предпочел работам других изображавших его художников (а его писали Илья Репин, Константин Маковский, Николай Ге, Василий Перов, Алексей Харламов, Эрнест Липгарт).
Местонахождение созданных художником девяти «панно» неизвестно, но мы знаем, что они представляли собой ряд панорамных видов, производивших сильное впечатление переданным в них чувством «бесконечности, сливающейся с небом». Получал Похитонов и другие официальные заказы.
Таким образом, всего за несколько лет произошло беспрецедентное превращение неприкаянного русского дилетанта из провинции в модного живописца, хорошо известного многим влиятельным людям художественного и политического Олимпа Франции и России.
Творческое поведение
Как известно, популярность, благосклонное внимание сильных мира сего нередко становятся для людей искусства испытанием на прочность. И очень показательно, что взлет на вершины художественной жизни не оказал на Похитонова негативного влияния. Обретя возможность безбедного существования и свободного творчества, он ни в коей мере не обнаружил склонности купаться в лучах славы и вариться в модной суете парижского света. Поведение Похитонова в момент «звездного часа», как и вся последующая жизнь, показывает, что определяющими чертами его характера были скромность, предпочтение шумихе и внешнему блеску внутреннего блага — тихого самоуглубленного совершенствования в мастерстве, созерцания природы и единения с ней.
Эти качества художника очень многое определили и в его творчестве. Работая в основном в жанре пейзажа, он большую часть времени проводил вне Парижа, много ездил по Франции, изредка выбирался и на родину. Получив заказ на «изображение местностей, где лечился великий князь Георгий», он, в какой-то мере следуя «голосу крови» (жена его деда казака Данилы Похитона была цыганкой), месяцами «кочевал» по окрестностям реки Гавы (Гав-де-По), соорудив специальное ателье на колесах — запряженную лошадьми карету с открытым верхом и боковым окном — «рамой» для изображаемого пейзажа. Впрочем, возможно, определяющую роль здесь сыграла не цыганская кровь, а пример барбизонца Добиньи, на подобным образом обустроенной лодке подолгу путешествовавшего по рекам Сена и Уаза.
В пору же пребывания в Париже Похитонов, создав ряд замечательных картин, изображающих знаменитые парижские бульвары.
Собственно живописный процесс, приемы работы Похитонова тоже отличались добросовестностью и имели индивидуальный характер, во многом основанный на изучении техники старых мастеров -иконописцев и живописцев. После этого красочный слой просушивался, шлифовался, и художник приступал к окончательной доработке. При этом он использовал самые разнообразные кисти (некоторые из них были, по выражению Похитонова, тонкими, «как комариное жало»). Пользовался он и измерителями, лупами, специальными сдвоенными очками, имеющими одновременно и увеличительные и отдаляющие стекла.
Как это ни парадоксально, но на общем фоне «большого» французского пейзажа того времени многие миниатюрные работы Похитонова выделяются внутренней масштабностью, почти панорамной пространственной емкостью. Возможно, бессознательно отбирая в природе Франции черты, напоминавшие ему родные степные места, Похитонов замечательно передавал в своих работах плавные изгибы рельефа уходящих вдаль полей, воздушную дымку, отуманивающую очертания домов и деревьев на горизонте, небо — то высокое и ослепительно яркое, то закрытое низкими плотными облаками.
Похитонов и соотечественники «парижская жизнь» Похитонова отличалась скромностью и содержательностью и была связана не столько с французским художественным «бомондом», сколько с находившимися в Париже земляками. Скульптор Илья Гинцбург вспоминал впоследствии, что, в отличие от «офранцузившихся» Алексея Харламова или Михаила Виллие, обласканный французскими маршанами и коллекционерами Похитонов. В круг его общения в Париже входили давний учитель и друг художника Илья Мечников, доктор Николай Белоголовый (лечащий врач Некрасова, Салтыкова-Шедрина и министра Лорис-Меликова), политические эмигранты, с которыми Похитонова сближали и родственные связи: двоюродный брат художника Николай Данилович Похитонов, герой Плевны, за участие в военной организации «Народной воли» в 1884 году был приговорен к смертной казни, замененной на пожизненное заключение в одиночке Шлиссельбурга, а одна из сестер художника была замужем за сосланным в Сибирь народовольцем Иваном Лазаревичем.
В парижской квартире Похитоновых устраивались музыкальные вечера и званые обеды (по воспоминаниям художника Эрнеста Липгарта, эти обеды отличались «изумительной закуской», и именно Похитонов открыл парижским торговцам достоинства красной лососевой икры, до этого выбрасывавшейся — в отличие от высоко ценимой осетровой — на улицу). Внимательно следил художник за русской литературой, в середине 1880-х годов пережив момент страстного увлечения произведениями Льва Толстого, причем особенно высоко ценил художник социально-нравственный пафос великого писателя.
Конечно же, широкие контакты поддерживал Похитонов с русскими живописцами, многие из которых с начала 1880-х годов, приезжая в Париж, считали своим долгом встретиться с прославившимся соотечественником. Среди его добрых знакомых и друзей того времени — семейная чета Василий Васильевич и Елизавета Кондратьевна Верещагины, Василий Матэ, Илья Репин.
Как об очень симпатичном и «солидным таланте» отозвался о Похитонове Иван Крамской (в целом недолюбливавший «русских парижан»), с которым они в 1884 году собирались вместе провести лето в Каннах. …Я его расспрашивал, отчего он живет постоянно за границей; оказывается, что и он и его жена слабы легкими, и зимой в России им жить запрещено. …Он говорит, что… очень сочувствует передвижной выставке, чтобы на ней участвовать» (переговоры о участии работ Похитонова в передвижных выставках шли с 1880 года, но в силу различных обстоятельств он впервые выставился у «передвижников» лишь в 1890 году).
Не забывал Похитонов и свои южнорусские степные «корни». Он подружился с украинскими художниками, приезжавшими во Францию, — уроженцем Херсонщины Николаем Кузнецовым, харьковчанами Петром Левченко и Сергеем Васильковским, вместе с которыми ездил в Барбизон и Безансон, оказав на их творчество сильное влияние. С ними Похитонов с удовольствием общался на украинском языке, с юмором рассказывая о трудностях первых лет своей творческой жизни в Париже, в котором «цих художниюв як собак нерзаных».
На рубеже 1880-1890-х годов Похитонов и сам побывал на Украине, по-видимому, в связи с тем, что с 1891 года он, как и многие передвижники, стал членом созданного в Одессе Товарищества южнорусских художников. Тогда же появились прекрасные работы, где как никогда прежде у Похитонова отчетливо, в единстве с усвоенной во Франции живописной культурой, прозвучали национальные интонации. Так, работа Пасека (1889), на которой запечатлен крестьянин, среди деревьев и ульев обтесывающий топором полено, явно связана с традициями пейзажа барбизонцев мотивом и общей тональностью, но более конкретна в изображении подробностей быта, вдруг обнаруживая близкую перекличку с некоторыми работами Саврасова.
В картине Сумерки зимой на Украине (начало 1890-х) удивительно точно передан колорит жизни степных казаков и своеобразная «протяжная» песенность поэзии безграничных пространств, занесенных снегом.
А в работе На юге России. Овцы на тырле (начало 1890-х) явственно чувствуются, с одной стороны, память о известной картине любимого Похитоновым Милле Овцы в лунную ночь, а с другой — настроения и размышления, характерные для русского «пейзажа настроения» и заставляющие вспоминать некоторые работы Левитана и «степные» произведения Чехова.
Италия
В некоторых из произведений Похитонова, исполненных во Франции в конце 1880 — начале 1890-х годов, поэзия пейзажных образов осложняется драматизмом, чувством тревоги, одиночества, душевной смуты (Вечер после грозы. Берег Гавы, ок. 1890). Возможно, это было связано с перипетиями личной жизни художника — в 1889 году произошел его разрыв с женой, практичной дамой с резким характером, многого не понимавшей и не принимавшей в поэтических стремлениях мужа (впоследствии она стала известным специалистом по «женской красоте»: в начале XX века ее статьи постоянно публиковались в журнале Дамский мир, а труд «доктора медицины Матильды По- хитоновой» Красота и гигиена. Первая книга женщины был переведен на несколько языков).
Похитонов связал свою судьбу с младшей сестрой Матильды Евгенией, оказавшейся ему гораздо более душевно близкой и до конца дней бывшей ему настоящим другом. Вскоре, где-то в середине 1891 года, искусство художника словно обрело новое дыхание, расцвело с небывалой для него жизнеутверждающей силой.
Какое-то время художник очень плодотворно работал на юге Франции, в Биаррице, а затем — в Италии, на Сицилии, в местечке Торро дель Греко, расположенном на берегу Неаполитанского залива у подножия Везувия.
Среди произведений, исполненных По- хитоновым в Италии, есть и чистые пейзажи (Везувий), и жанровые сценки.
Бельгия
Первоначально Похитонов хотел лишь навестить родственников: незадолго до того в Льеж прибыли его сестра Анастасия и ее муж, народоволец Иван Иванович Лазаревич, после трех лет тяжелых испытаний совершивший побег с сибирской каторги; с ними приехала и мать Похитонова.
По словам хорошо знавшего Похитонова бельгийского искусствоведа Эмиля Витмера, автора одной из лучших статей о художнике, сначала жители Жюпиля побаивались бородатых русских «нигилистов»: «слово “нигилист” было синонимом “преступления”, “революционера”»… Никто толком ничего о них не знал, кроме нескольких ужасных историй, где смешались кандалы, депортации, нищета и смерть». Но вскоре Похитонов и его шурин стали настоящими приемными детьми городской коммуны и сроднились с Жюпилем, давшим им уют и желанный жизненный покой.
Судя по всему, и, прежде всего, по произведениям художника, ему пришелся по сердцу благоустроенный, тихий, чистоплотный быт Жюпиля, его уютные улицы, дома и дворики, его спокойные, чинные, деловитые обитатели. Немало интересного и привлекательного было в Бельгии для Похитонова как страстного любителя природы, охотника. Несмотря на довольно густую населенность, развитую промышленность и дымы льежских копей, Валлония с ее мягким, влажным климатом сохранила богатые дичью леса и поймы рек и восхищала красотой холмистых равнин многих русских путешественников. Сохраняя тесную связь и с парижской художественной жизнью, и с Россией, художник очень органично и естественно освоил быт и природу Бельгии, посвящая теперь большинство произведений изображению полюбившихся ему предместий и окрестностей Льежа, живописных берегов Мааса. Подолгу работал Похитонов и городке Ла Панн, одном из живописнейших морских курортов Бельгии.
В эти годы творчество художника обрело ряд новых качеств. Свободно владея приемами пленэрной живописи, художник делал цветовое решение своих работ все более «открытым», замечательно передавая ту «сокровищницу нюансов, очень деликатных и нежных», которая, по словам самого Похитонова, «несмотря на столь часто низкое и серое небо, открывалась ему в природе Бельгии в любую пору года». Его работы становились еще более композиционно «отжатыми», лаконичными, приобретали особую музыкальность, которую несли в себе оттенки цветотональных отношений, изгибы линий почвы и горизонта, ритмика обращенных к небу вертикалей деревьев и зданий.
Мотивы его произведений, как всегда, очень просты. Многие из них написаны художником неподалеку от дома на тихой улочке Тру-Луэт или в собственном саду Похитонова. Но зоркий и чуткий глаз живописца открывал в обыденных мотивах такую сокровенную, отрадную красоту, что от его маленьких «панно» не хочется отрывать глаз.
В этом смысле очень характерна картина Тру-Луэт. Зима. Вид из квартиры художника (1895), на которой Похитонов запечатлел дворик своего дома, покрытый пушистым снегом, наверное, напомнившим художнику о далекой родине. Он внимательно и бережно передал неяркий свет, льющийся с холодного белесого неба, всматриваясь в привлекательные для живописца подробности жизни: голубые и розовые рефлексы на белоснежном снегу, оттенки лилового, изумрудного, желтого, оранжево-красного и других цветов, открывающихся взгляду на запорошенном снегом кустарнике, на стенах, крышах и трубах домов. Точно и гармонично выверено соотношение больших плоскостей, вертикалей и горизонталей, а диагональ живой изгороди слева и наклонные края крыш подводят взгляд к одинокой фигуре неспешно идущего к воротам человека (своего рода лирического «я» художника) и — далее — на другие тихие улочки.
В ряде бельгийских работ Похитонова особое значение приобрел мотив одиноко стоящих деревьев (Тру-Луэт. Ранняя весна, Тру-Луэт. Осенний вечер, обе — 1895). Вглядываясь в их крепкие стволы, ветви, листву, распускающуюся каждой весной, художник, по-видимому, размышлял о вечном движении, обновлении бытия. При этом внимание к каждой примете этого движения — смолистым весенним почкам на оживающих после зимы ветках или мерцанию осенней позолоты на зеленой кроне старого дерева — сочетается в его работах с чувством единого и прекрасного целого жизни природы (дальний план похитоновских картин нередко имеет округлые очертания, напоминая о том, что изображенный уголок, как говорил любимый Похитоновым Милле, есть «только малая часть того великого круга, который предстает нашему взору»). Частью этого «великого круга» предстают у Похитонова и живущие на земле люди, внимание к внутреннему миру и быту которых ярко выразилось в ряде портретов и жанровых картин, исполненных художником в 1890-е годы.
Один из шедевров художника — картина Прачки, удивительная по совершенству исполнения и образной содержательности пейзажно-жанровая миниатюра. Художник прекрасно передал здесь и общую атмосферу погожего ясного дня — легкие белые облака на синем небе, золотистые и нежнозеленые краски сельского пейзажа, и особенности зданий, утвари, одежд, и признаки деревенских страстей, читаемых в выразительных позах и взглядах встретившихся «на узкой дороге» крестьянок.
Морские пейзажи
Значительное место в творчестве художника в 1890-е годы занимали морские пейзажи. Очень красивые и богатые по живописному содержанию, они точно воссоздают ощущение морского простора, тончайшие градации вечно меняющихся красок неба над морем, завораживающие ритмы набегающих на берег волн. Виртуозно используя разнообразные приемы построения красочного слоя, специфической рельефной «лепки» живописной поверхности, художник очень убедительно изображал прозрачную толщу воды, особенности фактуры прибрежной растительности, скал, песка и той ряби, которую оставляет на нем прибой во время отлива.
Многие марины Похитонова носят медитативный характер: художник передает в них то чувство покойного и благого растворения в пространстве, которое приходит к одинокому созерцателю на морском берегу в тихую безветренную погоду. В некоторых из его работ лирический характер пейзажей «опредмечивается» изображением фигуры живописца, с кистью в руках вглядывающегося в необъятные дали (Художник на берегу моря).
В иных же маринах Похитонова присутствуют включенные в пейзажную композицию элементы бытового жанра, изображения непритязательных сценок, фигурок купающихся или прогуливающихся людей (в основном женщин и детей), запечатленных, как всегда у Похитонова, удивительно естественно, точно и пластически живо.
Марины Похитонова, носящие, прежде всего, натурный характер, лишены подчеркнутой эффектности и «красивости». В то же время чувство меры, ритмическая выдержанность и присущая художнику интенсивность переживания красоты бытия сообщают им своеобразную изысканность. Каждой из них присущ свой неповторимый цветомузыкальный аккорд.
Особенности пейзажей Похитонова, в которых явственно ощущается причастность художника стилистическим исканиям конца XIX века, точно почувствовал молодой Корней Чуковский, в 1902 году с восхищением писавший о его работах.
«Я все-таки русский художник»
Значительное место среди работ, исполненных в Бельгии, занимают «снежные» пейзажи. Художник и раньше, во Франции, писал их, изображая влажный снег на улицах Парижа, охотника, идущего по оставшимся на снегу следам зверя, отблески голубого неба и вечернего заката на заснеженных лесных опушках. Теперь же, в 1890-е годы, в его работах снег встречался особенно часто.
О «таинственном языке» снега в работах Похитонова выразительно писал Эмиль Витмер: «Если Святой Франциск говорил с птицами, то он говорил со снегом. Он привез из России с ее долгими зимами концепцию благотворного снега — не савана смерти, а оберегающего жизнь покрова, праздничного украшения, преображающего самые обыкновенные предметы, сообщающего им обаяние девственной чистоты и свежести. Банальные, преходящие проявления зимы благодаря дару Похитонова становились волнующими, так как художник обладал той силой симпатии, которая одна постигает и воскрешает душу вещей». Обилие и проникновенный лиризм «снежных» работ, исполненных Похитоновым в Бельгии, как и особая близость ему в ландшафтах европейских стран черт, напоминавших родную природу, свидетельствуют, что художник никогда не забывал о России.
Со своей стороны, Похитонов был очень заинтересован в сближении с собирателем отнюдь не из материальных соображений. Не случайно он предложил Третьякову купить его работы по гораздо меньшей цене, нежели они обычно стоили во Франции. Показательны и слова художника из письма, в котором он просил Третьякова предоставить принадлежавшие последнему похитоновские работы для экспонирования на выставке передвижников. С годами мысли о своей принадлежности именно русской культуре, по-видимому, все неотступнее преследовали художника, уже не удовлетворявшегося участием в отечественных выставках.
Наконец, его воссоединение с родной землей совершилось. В начале 1900-х годов Похитонов приехал в Россию с намерением прочно обосноваться на родине. Он посетил места, где прошли его юные годы, некоторое время жил в Одессе (где он остановился в доме художника Николая Кузнецова), а с 1902 года сделал своим «обычным местом жительства» небольшое имение Жабовщизна (или Жабовщина), расположенное в нескольких десятках километров от Минска и, по некоторым сведениям, ранее принадлежавшее его деду.
Участвовали в этих выставках и давние друзья художника — Левченко, Васильковский и другие.
Работы Похитонова в это время приобрели ряд музеев и многие коллекционеры. В октябре 1904 года Академия художеств в Петербурге по ходатайству Василия Матэ, Виктора Васнецова и Ильи Репина удостоила его звания своего действительного члена — правда, почему-то академиком он стал по разделу по батальной живописи, которой он занимался очень мало. А в 1905 году Похитонов, до тех пор бывший экспонентом Товарищества передвижных художественных выставок, стал его полноправным членом.
Времена года
Приехав в Россию, Похитонов, как и прежде в Париже и Бельгии, не обнаружил склонности к кружению в суете столичной жизни. Большую часть времени он проводил в Жабовщизне, где в соответствии со своей изначальной тягой к труду на земле и подобно нашему Венецианову или любимому им Милле, с упоением работал рядом с крестьянами, стремясь передать движение «великого круга жизни».
Его работы, исполненные в течение 1902-1905 годов в Жабовщизне и, к сожалению, рассредоточенные по музейным и частным коллекциям разных стран, в совокупности составляют уникальную «сюиту», посвященную смене времен года в российской деревне, поэзии труда на земле. Художник внимательно и любовно фиксировал в них различные моменты жизни природы и быта связанных с ней людей. Зимняя стужа и «весна света», набухающие почки на ветвях деревьев, чистое отражение неба в колее, оставленной колесом проехавшей по размытой дороге телеги, яркая зелень молодой травы, «как молоком облитые» цветущие бело-розовые сады, золотые снопы, пасмурные краски дождливой осени, деревенские избы, старый помещичий дом, сады — все это запечатлено художником со знанием фенолога и вдохновением поэта. Похитонов точно передавал и общее состояние атмосферы, движение света и воздуха, и конкретные мгновения и приметы будничного труда людей — позу мужичка на дровнях, мерные движения косарей и жниц, напряженное внимание охотника, пробирающегося по лесному болотцу.
Творчество Похитонова во многих случаях заставляет вспоминать, что художник в начале жизненного пути учился в Земледельческой академии, изучал естествознание, увлекался орнитологией, сам управлял хозяйством в родной Матреновке. И во Франции, и в Бельгии (где он возделывал свой небольшой сад) он не раз любовно изображал жнецов, садовников и огородниц,хлебные поля, фруктовые деревья, ряды капусты, цветники. Но особенно наглядно эта любовь Похитонова к земле, сельскому хозяйству воплотилась, наверное, именно в «жабовщизнских» работах. Их отличает особенно бережное внимание к подробностям сельского быта, умение найти живописную красоту и поэтическую значительность в будничных делах и заботах — окучивании грядок, уборке картофеля, стирке, пересадке цветов.
При этом в произведениях художника, глаза и вкус которого, казалось бы, были воспитаны прежде всего французской живописью, вдруг как никогда явственно чувствуется какая-то сокровенная близость к традициям высокой идиллики отечественной живописи и литературы, русской «усадебной лирике», поэтичнейшим страницам описаний русской деревни и крестьянского труда и охоты в произведениях Аксакова, Тургенева и Толстого, творчестве Венецианова и Саврасова, с пейзажами которого читается общность в целом ряде работ Похитонова. Не случайно им была исполнена и картина Пушкин в Михайловском, нынешнее местонахождение которой нам, к сожалению, неизвестно.
Как писал Витмер, по-видимому, «картины родной природы постоянно стояли перед …внутренним взором» Похитонова, и, «когда он обрел возможность писать их, он воплощал те ощущения, которые давно и прочно сложились в его творческом воображении и составляли его душевный мир. Он смотрел на родные поля и степи так, как будто всю жизнь прожил среди них и только вчера их покинул. Поэтому живописный язык этих картин, их образы глубоко национальны».
Наверное, наиболее очевидно это качество пейзажей Похитонова в его особой чуткости к переходным состояниям природы, прежде всего — признакам наступления весны, перехода от долгого зимнего холода к весеннему теплу, торжеству света. Художник замечательно чувствует и передает связь всего живущего и растущего на земле с солнечным светом, небом. Так, в пейзажах Начало весны и Половодье он с саврасовской чуткостью фиксировал обращенность ввысь, к солнцу стволов и еще обнаженных ветвей деревьев, радужное многоцветие, открывающееся внимательному взгляду в самом непритязательном уголке природы в яркий весенний день.
К лучшим весенним работам Похитонова «жабовщизнской» серии относится картина Прачки у пруда, на которой художник запечатлел майский погожий день на деревенских задворках. Изображение молодой травы, осторожно распускающих листву деревьев, дров, сложенных у амбара, за которым виднеются окутанные воздушной дымкой поля и лес, воспринимается как целостный мажорный аккорд, поэтический смысл которого сосредоточен в вобравших в себя краски неба и земли цветах одежд женщин, склонившихся к голубой воде.
Очень хороши многочисленные зимние пейзажи, исполненные Похитоновым в Жабовщизне. На одном из них — Усадьба. Жабовщизна (начало 1900-х) — художник запечатлел свой дом, сарай и женщину, несущую к дому ведра с водой на коромысле. Неяркое рассеянное освещение приглушает краски. Но на деле общий серый тон пасмурного дня таит в себе бесчисленные цветовые оттенки; особенно замечательно переданы переливы золотистых, медовых, темно-коричневых и серо-голубых красок в изображении бревенчатой стены и двери сарая.
Художник настолько виртуозно применял в каждой из работ самые разнообразные технические, фактурные приемы, что его работы не только приводили в восторг, но и озадачивали отечественных критиков и художников.
Очень эмоционально передавал впечатления от «всегда удивительно тонко, свежо и колоритно» написанных «небольших картинок» Похитонова критик Николай Кравченко: «Несмотря на свою любовь писать все детально, художник с каким-то непонятным мастерством делает все так широко, красиво и просто, что многие останавливаются перед его произведениями в полном недоумении: кажется, что уж дальше такого мастерства и идти некуда. …Всматриваешься… — пропадает рама, забываешь о маленьком размере, а видишь лишь чудно переданный кусочек природы, момент ее красивой,полной прелести жизни,даль растет, глаз открывает за полверсты, за версту от нас, там, в глубине, все новые и новые горизонты, и кажется, что взявши бинокль, увидишь и еще нечто, чего не может рассмотреть простой глаз. И это не вымучено, не достигнуто путем кропотливого, усидчивого труда, нет, это сделано широко, просто, артистично, как могут делать только большие мастера».
У Толстого. Отъезд из России
Эта поездка была не случайной. Художник, еще в 1880-е годы зачитывавшийся произведениями Толстого, очень высоко ценил не только художественное творчество, но и социально-нравственный пафос, публицистическую деятельность великого писателя. Живописцу были близки толстовские мысли об истинном благе и нравственном совершенствовании человека, о смысле искусства как выражении любви к «живой жизни», сострадания к ближним. Хотя творческая жизнь на родине складывалась у Похитонова, казалось бы, удачно, он был отнюдь не безразличен к «проклятым вопросам» русской действительности времен поражения России в войне с Японией, Кровавого воскресенья и первой революции. И, вероятно, именно желание разобраться в современных реалиях, сверить свои представления со взглядами любимого писателя заставило Похитонова исполнить давнее желание и предпринять поездку к Толстому.
К счастью, при общей крайней скудости дошедших до нас документальных материалов, связанных с жизнью и творчеством Похитонова, его поездку к Толстому мы можем представить достаточно полно: сохранились свидетельства обитателей Ясной Поляны и письма самого Похитонова к жене, в которых описаны подробности общения с писателем.
Из этих документов следует, что Толстому имя Похитонова было тоже хорошо известно: он помнил, как еще в начале 1880-х годов Тургенев во время своего последнего приезда в Россию восхищался работами художника, в частности, виртуозно исполненным изображением вальдшнепа. В дневнике врача Толстого Душана Маковицкого имеется запись о том, что в ожидании приезда Похитонова Толстой рассказал домашним, что его картины когда-то «удивили весь Париж и кто-то купил все. Самородный художник. На маленьком полотне пишет много и чисто. У него, как у Трубецкого, самобытность не потеряна…».
Письма же Похитонова не только содержат фактические подробности поездки к Толстому, но и дают представления о духовной жизни, литературных вкусах и пристрастиях художника. Прежде всего, они с полной ясностью свидетельствуют, что долгие годы, проведенные вдали от родины, не сделали художника иностранцем — это письма человека, мыслящего на русском языке: богатые и разнообразные по лексике, они включают в себя и литературные цитаты, и просторечные образные выражения. Очевидно, что написавший их человек хорошо знал отечественную литературу и жизнь народа.
Так, в первом из писем Похитонов мастерски рассказывает жене о своем приезде 14 июня в Тулу («Многоцерковный город, красоты не ахти какой»), о «большой и хорошей славе» Толстого среди простых туляков. Он описывает давно известные ему «понаслышке» и «по фотографиям» башни перед въездом в усадьбу, мягкое движение повозки мимо пруда по аллее, «по которой несли разбитого параличом князя Болконского, деда Толстого», двор и интерьеры усадебного дома, свое волнение перед встречей с великим человеком («весь ухожу в предстоящее свидание — подтягиваюсь») и, наконец, знакомство с самим Львом Николаевичем.
Далее Похитонов точно и емко сравнивает личности и творчество Толстого и Тургенева, «этих лучших представителей лучшей эпохи в нашей литературе», отдавая предпочтение Толстому, образы которого «очерчены так разносторонне и дышат такой глубокой правдой, какой нет ни у одного из известных мне писателей: он видит все, перед ним все раскрыто…».
Радушно принятый Толстым и его близкими, Похитонов провел в Ясной Поляне около двух недель, гулял, купался вместе с Львом Николаевичем, подолгу говорил с ним, причем беседы касались самых разных явлений — от жизни казаков-старообрядцев в «ковыльных донских степях» до преступлений бельгийских колонизаторов в Конго. Но прежде всего речь шла, конечно, о мучительных проблемах современной России.
Некоторые впечатления от бесед с Толстым нашли воплощение в портретных рисунках Похитонова, на которых писатель изображен в моменты каких-то существенных высказываний: «Не могу молчать!», «Они полагают, что все благо в конституции…», «Вы обижаете меня!». В каждом из рисунков огнистой лошади», насколько он, несмотря на возраст, «живой, сильный и какой- то пружинистый».
В дни пребывания у Толстого Похитонов много работал: наряду с рисунками им было исполнено не менее семи работ маслом. На других работах запечатлен сам Лев Николаевич, то сидящий на террасе усадебного дома, то стоящий у «Дерева бедных», то сосредоточенно застывший среди берез (На молитве). Несмотря на совсем небольшой размер, изображения Толстого в них чрезвычайно достоверны и выразительны.
Очень понравились работы Похитонова, как и он сам, и Льву Николаевичу, и членам его семьи. Высокая оценка Толстым Похитонова как человека и художника подтверждается и дневником Маковицкого, где приводятся слова писателя о Похитонове: «Он умеет видеть и рассказывать. Приятный, добросовестный человек, наружностью, походкой на медведя похож. …Софья Андреевна же, совершенно очарованная пейзажами Похитонова, послала ему по почте фотографии, сделанные во время пребывания в усадьбе со словами: «Мы без вас поскучали, с Вами так хорошо жилось… от всех Вам поклон…». В ответном письме Похитонов говорил о том, что долго «находился под обаянием всего пережитого» в толстовском имении: «Как я был бы рад, …если бы мне еще раз посчастливилось провести в Ясной Поляне несколько времени».
Но побывать там снова, по крайней мере в ближайшее время, ему не довелось. В конце 1905 года («перед Рождеством») Похитонов уехал из России в Бельгию.
Хотя причины этого отъезда в полной мере неизвестны, несомненно, что одним из важнейших его факторов было болезненное отношение художника к жестокостям и произволу, царившим в России в период подавления революции. Идиллическое единение с природой в усадьбе, о котором так мечтал художник, также было омрачено унижениями со стороны урядников и прочего провинциального начальства, которым Похитонов, несмотря на свою известность и дворянское достоинство, подвергся осенью 1905 года и которые подробно описал в марте следующего года в письме Илье Остроухову из Льежа. Это письмо, проникнутое горечью и язвительными, «щедринскими» интонациями, позволяет живо представить и произвол губернского и уездного чиновничества, и резко отрицательное отношение художника к «храбрости» казаков и «семеновцев», торжеству «нагайки».
С 1906 по 1913 год Похитонов снова жил в основном в Жюпиле, на летние месяцы выезжая в Ла Панн, где у него со временем появилась собственная дача. Он вновь и вновь писал свои любимые морские дали, поля, сады и тихие улочки. Горечь разлуки с родиной в какой-то степени компенсировалась признанием бельгийских ценителей искусства, которое особенно наглядно проявилось и укрепилось после того, как в мае 1906 года в Салоне бульвара Совеньер в Льеже была устроена большая экспозиция произведений Похитонова — не только пейзажи, но и портреты, обнаженная модель и натюрморты, которые также замечательно писал художник, — и его талант раскрылся во всем многообразии. Все критики склонились перед ни с чем не сравнимым качеством творчества, проявившимся явно и неоспоримо». Оказалось, что «Жюпиль, которому художник в течение многих лет доверял свои горести и радости, имел редкую привилегию быть воспетым с лиризмом, похожим то на элегию, то на скромную торжествующую оду.
Популярностью у бельгийских ценителей живописи пользовались и другие произведения Похитонова, экспонировавшиеся в 1908, 1910, 1913 годах в Льеже, а в 1909 году — в Антверпене. Но при всем том Похитонов продолжал себя считать безусловно русским художником и не порывал тесных связей с художественной жизнью России.
Дар Похитонова с годами словно только расцветал. Произведения этого времени отличает по-прежнему высокий уровень — свежесть и богатство красок, отсутствие «общих мест», самопо- вторений и штампов. В некоторых работах художник, в какой-то степени соревнуясь с носителями новых идей в искусстве, усиливал декоративное, линейное начало, достигая почти «японской» изысканности. В иных же картинах он, наоборот, достиг небывалой еще, какой-то фантастической филигранности передачи подробностей, не теряя при этом чувства цельности и гармонии изображаемого пространства.
По-прежнему замечательны морские пейзажи Похитонова, об одном из которых критик Нового времени писал, что Похитонов «превзошел себя… Давно… не случалось видеть такой перспективы и такого солнца, какое на весьма ограниченном пространстве умудрился дать Похитонов… Этот миниатюрист природы имеет способность, казалось бы, из самого скучного и неприглядного уголка природы создавать нечто одухотворенное, интересное».
К числу лучших произведений художника относится и исполненная им в Бельгии картина По бекасу, примыкающая к циклу работ, исполненных в Жабовщизне. Она отличается особой красотой передачи перламутрово-нежных красок весеннего утра, светлых далей.
Чрезвычайно привлекательна и работа В саду, в которой изображение девушки в розовом платье, стоящей у цветника рядом со старым кирпичным домом, воспринимается как признание в любви к красоте и многообразию отрадного мира трав и цветов.
В целом жизнь Похитонова за рубежом складывалась благополучно. Лишь в 1913 году в его жизни произошел острый и болезненный надлом — возникла угроза утраты зрения, приведшая к душевном срыву.
Последнее десятилетие
Возможно, болезнь, а также предчувствие надвигающейся на Европу катастрофы — Первой мировой войны — обусловили то, что где-то в конце 1913 — начале 1914 года художник вновь вернулся в Россию, где его и застало начало военных действий. В тревожное и грозное время, когда ставшая ему близкой Бельгия была разграблена немцами (именно недалеко от Льежа — в Арденнах и под Верденом произошли жесточайшие сражения войны), а его сын воевал на английском фронте, Похитонову не сиделось на месте. Он посетил Жабовщизну, побывал в родных местах. Летом 1914 года он некоторое время отдыхал в Елизаветградском уезде в имении коннозаводчика Рутковского, а в следующем году гостил в расположенной неподалеку от Матреновки усадьбе Никольское у Угриновичей.
В то же время он достаточно активно работал и участвовал в художественной жизни, показав на Выставке этюдов, рисунков и эскизов в 1915 году четырнадцать своих работ, а в 1916 году на XXXV передвижной выставке — восемь. Будут новые моды и течения в искусстве, но Похитонов останется навсегда особенной, исключительной величиной, и чем больше изучаешь его, тем яснее становится громадный успех его в Париже, где его называли Мейссонье пейзажа».
Однако достижения Похитонова, чистое звучание его искусства были уже почти незаметны среди буйства новейших течений, все более нарастающей напряженности русской жизни, в то время напоминавшей вулкан накануне извержения.
Наступил 1917 год. К сожалению, мы можем только догадываться о впечатлениях и испытаниях, пришедшихся на долю уже пожилого художника в то время, не знаем причин и подробностей его отъезда в период февральской революции из Петербурга и его жизни в течение почти двух лет на Украине и на Кубани — в Екатеринодаре и станице Горячий Ключ, известном курортном месте, славившемся целебным источником. Но сохранившиеся произведения Похитонова свидетельствуют, что среди вихревой и кровавой действительности он находил спасение в творчестве, хранил тонкость чувств и мудрую простоту взгляда на мир, верил в красоту и свет жизни. Пример тому — такой несомненный шедевр художника, как Горячий Ключ. После разлива (около 1919), близко перекликающийся с лучшими работами «жабовщизнского» периода. В этом пейзаже, изображающем скромный весенний мотив (размытая полой водой улица, лужа, в которой деловито плавает одинокая утка, расцветающие деревья за неровными заборами), живет истинная поэзия, ощущается дыхание и «улыбка» весны, и можно только удивляться, каким чудом в период Гражданской войны в нашем искусстве могла прозвучать такая нежная лирическая нота.
Наконец, в 1919 году Похитонов вновь оказался в Бельгии, где воссоединился с родными и вернулся к относительно спокойной творческой жизни, изображению морских побережий и окрестностей Льежа и Брюсселя, куда переехал в начале 1920-х годов. Внук художника, выдающийся дирижер Игорь Маркевич, запомнил, каким он был в то время: «Лицо с крупными чертами, которому большая борода придавала что-то ласковое и внушающее доверие, …глаза, смотревшие необыкновенно внимательно и проникновенно.., чарующая простота, которая сразу же завоевала мое детское сердце».
Несмотря на возраст и перенесенные художником страдания и испытания, творческий потенциал Похитонова отнюдь не был утрачен. При этом наряду с «классическими» похитоновскими пейзажами среди них были и произведения, в которых ощущались новые интонации, внимание художника к последним веяниям в европейском искусстве. В это время он как никогда много работал в камерных жанрах портрета и натюрморта, часто изображая вечерние, сумеречные мотивы, передавая состояние тишины, сосредоточенной задумчивости.
В его поздних работах, в частности, пейзажах, которые художник все чаще писал, не выходя из мастерской (Вид на Коксид из окна. Ла-Панн, Уголок сада под снегом. Вид из мастерской, обе — 1923), явственно звучат драматические ноты, живет ощущение прощания художника со столь любимым им миром. Двенадцатого декабря 1923 года Похитонов скончался в Брюсселе в возрасте семидесяти двух лет. Исполняя последнюю волю художника, родственники перевезли его тело в Брессу близ Льежа, где он пожелал быть похороненным рядом со своей матерью. В Брюссельском институте истории искусства осуществляется программа по составлению полного свода наследия художника.
Помнят и ценят, хотя, быть может, и не в той мере, какой оно того заслуживает, наследие художника и на родине. Единственная посмертная персональная выставка произведений Похитонова в России состоялась в Третьяковской галерее в 1963 году. Многие замечательные работы художника, рассеянные по миру, остаются неизвестными даже искусствоведам. Но надо надеяться, что историческая справедливость будет восстановлена и впереди — более широкое и полное познание творчества живописца, новые и новые встречи отечественных зрителей с сокровищами мастерства и поэзии, которые содержатся в наследии Похитонова.
