Классификация латышского орнамента
Художник и исследователь орнамента Екаб Бине разделил латышские орнаментальные знаки (raksti) на два типа: burti (буквально «буквы», знаки собственности), или «рунические знаки» (raksti), и rotajosie raksti («художественные, декоративные знаки»).
Однако если речь идет о знаках burti, фактически, знаках собственности, то объектом нашего анализа является не только орнамент, но все графические системы, существующие в латышской культуре.
Опишем главные из них — знаки собственности, идеографические знаки и сам орнамент, который можно подразделить на абстрактный (геометрический) и изобразительный (растительный, зооморфный, антропоморфный и т. п.).
Знаки собственности (burti)
Латышское слово burti — «буквы», первоначально означало «вырезанные на дереве знаки». Латышский глагол burt родственен литовскому burti, русскому существительному борть (улей, пчелиное дерево), «колдовать, ворожить» — имеет исходное значение «резать, вырезать (знаки на дереве)».
Известно, что по деревяшкам, на которых были вырезаны магические знаки, гадали. В Латвии бытовали burtkoki — дощечки со знаками собственности и с насечками для отметки цифр; на территории Латвии они использовались как официальные бухгалтерские и счетовые документы — списки, регистры.
А. Цауне отмечает, что древние знаки собственности латышей сходны со знаками-символами народного орнамента и магическими знаками (Саипе А. Pati Riga Qdeni. Riga, 1992.145.1pp.)
Однако burti нельзя считать орнаментальными знаками; они относятся к родовым или личным знакам собственности — тамгам, т. к. они, во-первых, не подвергаются репризности и не образуют звеньев орнаментального пространства-сетки, и, во- вторых, являются индивидуальными, а не универсальными символами.
Правда, исходные формы burti очень напоминают орнаментальные знаки-символы. Это и крест (прямой или косой), и свастика, и «полумесяц», и «знак Юмиса», и «елочка», и зигзаг.
Их вырезали или выжигали на ульях, бортях, на пограничных деревьях, рыболовных снастях, поплавках из коры, бересты или древесины, на домашней утвари (глиняных горшках, ложках), лопатах для выпечки хлеба, скалках, пестах, вальках, на музыкальных инструментах, выковывали на железных якорях, крючках и острогах; эти же метки встречаются и на надгробных крестах и других намогильных памятниках, в особенности Северной Курземе (см. Таб. I).
Burti называли также «знаками дома» — maju 2lmes. Они маркировали принадлежность данной вещи или объекта определенной семье.
К. Карулис отмечал, что burti являются как бы печатью человека, которая символизирует, представляет его самого. Таким образом, этот знак означал первоначально не «это принадлежит мне», а «это я сам», или «я охраняю этот предмет как свой». По мнению К. Карулиса, многие, особенно архаичные burti, стилистически сходны с фигурой человека или ее «заменителями» — головой, рукой. Burti передавались следующим образом: сын, наследовавший усадьбу отца, перенимал и его знак, а другие сыновья, став хозяевами, дополняли отцовский знак новыми элементами. По мере распространения письменности, burti заменялись именем или инициалами. Однако еще в начале XX в. в рыбацких усадьбах морского побережья Курземе использовали старые формы знаков. Артуре Эйженс Зальстерс, исследуя древние графические символы Латвии, отмечает, что знаки собственности среди местных жителей — ливов свидетельствовали не только о принадлежности предмета, но и символизировали определенную усадьбу, хозяина или семью. «Местами даже у каждого члена семьи был свой графический символ… Возможно, их использовали в качестве подписи». Это подтверждает материал, собранный Гунтисом Эныньшем. В частности, свидетельство тому мы находим в описи 1864 г. из Вентспилсского Музея морского рыболовства под открытым небом: характеризуются домашняя утварь и деревянные орудия труда, используемые в работе на мельнице Пиньио Ужавского уезда. О песте для размола муки говорится, что он использовался также как своеобразная регистрационная книга, где каждый из приезжающих молоть «записывался», вырезая свой «знак дома».
В качестве гипотезы можно предположить, что burti представляли собой почву для формирования азбучного письма. Э. Брастыньш сделал отсюда вывод, что до немецкого завоевания высшие слои средневековых балтских народов умели читать и писать, имели свою письменность. Он писал, что «орнаментальные знаки на кокле (имея в виду burti) очень сходны с алфавитами древних греков и халдеев. Очень широко латыши использовали знаки собственности, которые употреблялись также вместо подписи» . Это, однако, лишь гипотеза; древнейшие знаки собственности сохранились с первой половины XIV века.
Впервые они были описаны пастором Августом Биленштейном , это были знаки на пчелиных колодах и инвентаре бортника из приходов Анце и Попе в Курземе, относящиеся к 1714 г. Учитывая то, что они, возможно, были связаны с магией, стоит предположить, что burti и rotajosie raksti некогда развивались из одного источника, но разошлись функционально.
Употребление burti сохранилось в Латвии до конца Второй мировой войны. Они начали быстро исчезать с появлением колхозов. Однако люди старшего поколения и по сей день знают об их предназначении. Интересно, что среди латышей можно встретить особое к ним отношение, уважение и даже почитание. По словам Г. Эныныпа, один рыбак сказал ему: «Они в некотором смысле святые».
П. Кожин отмечает, что функции этих графических знаков в духовной культуре со временем становятся различными: ведь для письменной графики основной задачей является возможно более точная передача смысловой стороны сообщений, однозначность трактовки каждого из входящих в графическую систему символов, а также приближение линейной последовательности записи к нормальному распределению фонем речевого потока, то есть сближение устной и письменной речи. Смысловой же характер собственно орнаментальных знаков и позиционная структура орнаментальной ритмики могут сохраняться лишь в пределах данной культурной традиции, а в случае ее исчезновения, искажения или даже ослабления подобные знаки переходят в разряд изображений, несущих только эстетическую нагрузку.
Идеографические знаки
В науке о письме идеографическими знаками называются знаки, обозначающие какое-либо слово естественного языка. Кроме того, этим термином маркируются конкретные знаки древних графических систем.
По мнению А. Голана, схематические рисунки, встречающиеся на археологических и этнографических предметах (они вырезаны на скалах, камнях, постройках, надгробьях, нанесены на утварь, одежду и т. п.) и зачастую не являющиеся изобразительными рисунками, а похожие на орнаментальный декор, представляют собой символы, имевшие смысловое значение. Идеограммы являются дописьменным способом фиксации некоторых понятий и представлений .
У некоторых народов идеограммы проявляют примечательную устойчивость: ряд их бытует со времен каменного века до XX века включительно. Даже при значительных религиозных и культовых переменах в обществе, при массовых передвижениях народов, при серьезных изменениях в этническом самосознании они сохраняют стабильность.
Подчиняясь форме, фактуре материала предмета-носителя, технике изготовления-начертания, эти знаки могут использоваться в орнаментальных композициях. Не вполне ясен, правда, механизм этого преобразования.
Орнамент— полифункциональная система, объединяющая уровни представления смысла и назначения предмета, но имеющая тенденцию полностью переходить «в ведомство» «только» эстетического восприятия.
Постепенно идеографические знаки превращались в часть того, что называется omamentum — латинское «орнамент, декор, украшение».
К собственно идеографическим знакам в Латвии можно отнести несколько уникальных находок — петроглифов, в основном (около 90%) обнаруженных в виде наскальных изображений в центральной и северной Видземе, на территории Гауйского Национального парка. Возможно, идеограммами являются также некоторые знаки, наносимые на музыкальные инструменты, например кокле.
Исследованием петроглифов Латвии занимаются краеведы Гунтис Энынып, Ансис Опманис, Имантс Юргитис, археолог Юрис Уртанс. Зафиксировано уже более 30 скал и пещер, покрытых такого рода знаками, от одного до 500 символов. Обнаруженные идеографические знаки могут быть интерпретированы по-разному. По мнению исследователей, они сочетают в себе элементы латышского геометрического орнамента (прямые и косые кресты, ромбы, круги), символы божеств (скала в древнем ливском святилище Светупе расписана «знаками Юмиса»), знаки собственности, календарь (см. Таб. II).
Археологи не могут точно датировать древность большинства рисунков: состояние культурного слоя, уровень высоты рисунка, сам характер начертаний таковы, что они могли быть выполнены как в древности, так и в наши дни . Некоторые из нанесенных знаков напоминают распространенные в Латвии знаки собственности, которые вырезали на пограничных камнях. По мнению Ю. Уртанса, эти знаки можно предположительно отнести ко времени позднего средневековья; вероятно, они не были нанесены все одновременно, но наслаивались друг на друга без соблюдения правил единой композиции (см. Таб. И). Знаки сгруппированы в «столбики»; по-видимому, это дискретные символы и небольшие группы символов. Их расшифровка в наше время в высшей степени гипотетична: например, варианты «прочтения» Г. Эныньшем и К. Карулисом различны, хотя и базируются на одном основании.
Обнаруженные скалы с идеографическими знаками и их окрестности можно рассматривать как языческие святилища, функционировавшие в средние века, когда открытое почитание местных божеств и отправление обрядов преследовалось христианской церковью. По другой версии, эти скалы могли быть своего рода пограничными оберегами и маркировать зоны расселения разных племен. Однако до нас не дошло легенд или преданий, связанных с петроглифами в скалах и пещерах. Возможно, эти места хранились в особом секрете, были табуированы?
Клубки с узлами
Следует упомянуть еще об одном архаическом и примитивном способе фиксации информации, которая в реликтовой форме сохранялась в Латвии до Второй мировой войны. В сундуках с приданым, бельевых шкафах Латгале, Аукшземе, а возможно и других областей, женщины хранили клубки или кипы завязанных узлов из разных цветных нитей. К узлам могли привязывать кусочки дерева, янтаря . Делали это обычно пожилые женщины, и было это связанно с памятью о датах, с какими-то важными семейными событиями — рождением ребенка, появлением у него первого зуба, а также в случае болезни. Употреблялись такие клубки с узлами (как и деревянные тросточки с насечкой, широко применявшиеся еще в начале XIX в. в крестьянской среде Курземе ) также для счета — например, поголовья скота. Эти клубки и узлы являлись своего рода семейными хрониками, выполняющими одновременно магическую функцию хранения, защиты каждого человека в семье.
К. Карулис предполагает, что с помощью нитей различных цветов и узлов различной толщины и формы люди обозначали определенные слова, слоги и даже звуки. В таком случае клубки с узлами могли быть древнейшими формами фиксации устных текстов.
В латышской мифопоэтике бытует представление о «клубках песен». В народных песнях поется, как девушка на пастбище, присматривая за скотом, готовит себе приданое, «сворачивает песни в клубок», который потом, после замужества, будет «разматывать», наделяя своего ребенка «собранной» в девичестве силой, святостью, мудростью:
Jauna biju, ganos gaju, dziesmas tinu kamola — «Молодая была, пасти ходила, песни сворачивала в клубок».
Собственно орнамент
Латышский народный орнамент можно разделить на три группы:
Геометрический — количественно преобладающий. Такой орнамент состоит из элементов (неделимых геометрических фигур — точка, круг, полукруг, линия), мотивов (соединений элементов, семантически неделимых единиц— зигзаг, месяц, спираль, солнышко, звезда и др.) и блоков мотивов (композиций, семантически делимых единиц). Наш словарь построен на анализе мотивов как орнаментальных единиц.
Стилизованный. Геометризированные формы зверей и людей довольно редко встречаются в латышском народном орнаменте. Это обычно силуэты петухов, лошадей или быков, птиц, людей. По-видимому, такой орнамент был заимствован латышами у славянских и финно-угорских народов.
Изобразительный (иконический). У латышей встречается преимущественно растительный, реже зооморфный и орнито-морфный орнамент. Полагают, что он был заимствован у скандинавов и славян.
Для латышского народного искусства характерен геометрический орнамент, организованный из отдельных элементов, которые в свою очередь встречаются и как самостоятельные знаки, что частично приближает их к идеографическим знакам. Большинство этих элементов универсально, известно в декоративном искусстве других народов, но у латышей сформировались свои особенные закономерности их комбинации.
Конечно, элементарные знаки возникали в разных местах самостоятельно и с различным смысловым значением. Однако конкретный характер их начертаний свойствен определенным культурам. Кроме того, существуют символы, имеющие конкретное локальное распространение.
Классификации латышских орнаментальных знаков Существует несколько вариантов классификации латышских орнаментальных знаков-элементов. Наибольшего внимания заслуживают системы, предложенные Эрнестом Брастыньшем, Екабом Бине, Эдуардом Паэгле, Валдисом Клетниексом и Гунтисом Земитисом. Первые три тесно связаны с неоязыческим движением диевтуриба, и вследствие этого опираются не только и не столько на данные латышского фольклора и этнографии, как на особую религиозно-культовую доктрину.
Первым обратил внимание на специфику латышского орнамента и выделил его «древние элементы» идеолог латышского национально-культурного возрождения Эрнест Брас- тынып . Он посвятил этой теме две монографии — «Латышская орнаментика» (1923 г.) и «Композиция латышского орнамента» (1924 г.).
В качестве важнейшего признака орнамента он назвал ритмичность (заметив то, что всякая деятельность стремится к систематичности и автоматизму), которая распространяется на все формы синкретического искусства древности. Так, Э. Брастыньш выделил ритмы графический, пластический, тонический. Как элементы латышского орнамента он определил «изобразительные узоры» (bilzu raksti) — смысловые графические изображения, составляющие приблизительно следующие группы:
1. «зигзаг» (llklocis), как символ воды и реки; 2. «знак Диев- са»Гили «кров» (Dieva zlme, jumtins), как знак верховного божества; 3. «знак Земли» (Zemes zlme) — горизонталь (gulteklis), линия (svltra), означающие «широту» (plats); 4. «метелочка Лаймы» (Laimas slotina); 5. «знак Юмиса» (Jumja zlme); 6. «клетчатый», или «пестрый» узор (ratainais, raibais raksts), как соединение «мужских» вертикальных и «женских» горизонтальных линий, символ любви и соединения; 7. знаки «сыновей Диевса» (Dieva delu zlmes).
Лтш. dels («сын») Э. Брастыньш толкует как происходящее от det — «подавать», близкое вообще всякому «порождению» (radljums) или даже «изготовлению» (darinajums). В группу «детей» он вводит все божества небесного культа, которые понимает как «порожденные» Диевсом — верховным божеством. Это: а) «Солнце» (Saule), б) «Месяц» (Meness), в) «звезды», графически изображаемые всяким крестом и ромбом,
г) «Аустра, древо утренней зари» (Austra, austras koks),
д) «Перконс» (Perkons), божество-громовержец, графически изображаемый свастикой — лтш. «огненным крестом» (uguns- krusts), вариантами начертания которой Брастыньш считает S- образный знак и знак «коньков» на крыше (хотя они идентичны знаку Юмиса).
Наконец, как новые знаки, стилизованные, и еще не успевшие полностью геометризироваться, Э. Брастыньш выделяет «знаки дубового и липового листа», встречающиеся главным образом в украшениях в виде подвесок.
Как чужие латышской орнаментике, он отмечает такие знаки как спираль, меандр и «бегущую волну».
Художник и активный деятель движения диевтуриба Екабс Бине посвятил несколько аналитических статей латышскому народному орнаменту и его историческим связям с орнаментом других народов: «Латышские узоры» (1936 г.), «Наши художественные узоры» (1936—1937 гг.), «Где и как использовать латышские узоры» (1937 г.) и др.
В латышском орнаменте, как уже отмечалось, он выделил два типа знаков — а) «рунические знаки» (rflnu raksti), burti, знаки собственности, б) «знаки украшения» (rotajosie raksti), орнамент. Первую группу Е. Бине сравнивает с древнеиндийскими письменами кароштхи и брахми III в. до н. э., с руническим письмом скандиновов, этрусков и других народов.
Среди собственно орнаментальных знаков он выделяет 15 основных элементов, по форме строго геометричных. Опираясь на данные латышского фольклора и сравнительной орнаменталис- тики, Бине приходит к выводу, что все эти знаки некогда были символами.
В соответствии с доктриной диевтурибы о трех верховных божествах, Бине выделяет как «особо священные» три группы знаков, трактует их как знаки наиболее древние, по форме и назначению близкие древнеиндийским янтрам. Это: а) «знаки Диевса» — верховного божества, небесного отца, небес, изображаемые в виде треугольника, острым углом обращенным вверх, или полусферы; б) «знаки Мары» — матери земли и воды, изображаемые в виде зигзага или горизонтальной линии; в) «знаки Лаймы» — подательницы судьбы, изображаемые в виде ветви с листьями или «елочки». Эти три группы знаков Е. Бине называет важнейшими и отражающими «суть божественного замысла». Все остальные, аналогично теории
3. Брастыныпа, он трактует как относящиеся к изображению «сыновей Диевса» — небесных светил и сезонов года (Солнце, Месяц, Перконс, звезды, Усиньш, Янис, Юмис и др.).
Вот как выглядит система латышских орнаментальных элементов у Е. Бине:
1. «знаки Диевса» (Dieva zimes) — треугольник, обращенный острым углом вверх, или полусфера; знак небес, «Небесного отца», связан с символом крыши; 2. «знаки Мары» (Maras zimes) — зигзаг, горизонтальная линия, знаки «Матери земли и воды»; 3. «знаки Лаймы» (Laimas zimes) — ветвь с листьями, «елочка», знаки подательницы судьбы;
4. «солнечный столб» (saulotajs stabs) — знак, сходный с формой песочных часов с кругом посередине; объединяет значения первых трех групп знаков; 5. «Солнце» (Saule) — круглое, квадратное, розетка; 6. «Месяц» (Meness) — в форме серпа, охраняющий знак; его варианты — т. н. «уж» (zalktis), S- образный знак, являющийся объединением двух лунных фаз, и т. н. «рогатый месяц», который помещали на конек крыши, и позже получивший название «конских или петушиных голов»; 7. «звезды» (zvaigznes) — четырех- и восьмиконечный кресты, охраняющий знак; 8. «огненный крест» (ugunskrusts), он же — «дважды перекрещенный» (krustu krusts); 9. «знак Яниса» (Jana zlme) — соединяет знаки горы и солнца;
10. «знак Юмиса» (Jumja zlme) — изображение двух скрещенных колосьев, сходный с буквой W; 11. «дерево Аустры» — утренней зари (Austras koks).
Следующие три знака, по мнению Е. Бине, встречаются реже:
12. «знак Мартына» (Martina zlme) — изображение двух скрещенных петухов; 13. «знак Усиньша» (Usina zlme) — изображение двух запряженных коней и солнечной повозки; 14. «знак Матери велей — душ усопших» (velu mates zlme) — стилизованное изображение лягушки, особенно популярное в намогильных знаках Курземе; его Е. Бине выделяет как один из самых распространенных в Латвии; 15. «крест Перконса» (Рёгкопа krusts), называемый также «крестом с крючками» (kasu krusts) или «крестом с ветвями» (zaru krusts), — собственно свастика, в том числе усложненной формы.
Исследованием происхождения и формы латышского орнамента занимался Э. Паэгле. Свою классификацию латышских орнаментальных знаков он представил в работе «Сборник латышских узоров» (1940 г.). Подобно Э. Брастыныпу и Е. Бине он отмечает свойственную латышскому орнаменту сохраненность древней формы (сравнивая ее с греческим архаическим геометрическим стилем в архитектуре и декоративно-прикладном искусстве), четкость, «математическую обязательность».
Он пишет: «Когда славяне проявляют тенденцию к превращению геометрических знаков в фантастических зверей, экзотические цветы, латыш отходит от анималистических и вегетативных орнаментальных мотивов, превращает их в абстрактные линеарные фигуры». Тенденция, которую он приписывает славянам, по его мнению, проявляется также в искусстве эстонцев и литовцев.
Э. Паэгле обнаруживает в латышских орнаментальных знаках, равно как и в древнегреческом алфавите и кипрских слоговых азбуках как особую мистику, так и логическую закономерность. Он пишет, что в основе латышского орнамента лежит точка или капля, своего рода «атом», продолжая который, мы получаем прямую или округлую линию. Изогнутая линия, полукружие, дает в перспективе зигзаг, окружность или спираль. Различные положения на плоскости прямой линии (горизонтальное, наклонное, вертикальное) образуют геометрические орнаментальные фигуры — треугольник, квадрат и т. д.
Э. Паэгле выделяет 11 основных латышских орнаментальных мотивов, частично связывая их начертание и значения с буквами древнегреческого и других алфавитов.
«огненный крест» (ugunskrusts);
«солнце» (Saule), лтш. cerds — «кругляшок», «колесо»,
«позвонок»;
3. «дубочек», «древо Аустры» (ozolinS, Austras koks);
4. «крест» (krusts) — 4- и 8-конечный;
5. «треугольник», «кровля», «груда» (trissttiris, jumtins, 5upa) —
«знак небес»;
6. «уж», «червяк» (zalktis, kirmelis) — знак змеи, иногда находящийся в связи с «огненным крестом» (свастикой);
7. «юмис» (jumis);
8. «метелочка Лаймы» (Laimas slotina);
9. «месяц» (Meness) — серп;
10. «зигзаг» (liklocis);
11. «елочка, хвоя» (skuja).
Валдис Клетниекс занимался классификацией латышского орнамента в эмиграции в США. Его незаконченный труд носит название «Latviesu rakstraudzis — Исследование форм и композиции латышского орнамента». Он выделил 11 групп элементов («куп»), из которых успел обработать только две, «солнышко» и «звезду».
Предложенные им группы обозначены буквенными шифрами: К — «кресты», Ks — «кресты с крючками, знаки Юмиса (?), знаки Мартына (?)», U — «огненные кресты» (свастика), Z — «звездочки», S — «солнышки, розочки, капли, деревья, метелочки Лаймы, хвоя», Ss — «солнечные столбы», J — «крыши, небесные горы, треугольники, знаки Яниса (?), зигзаг, ступени», М — «узоры края, пестрые узоры, мелкие узоры», Р— «прочие узоры — месяц, уж, знак Усиныпа (?) и др.»
Еще одна классификация элементов латышского орнамента выработана Гунтисом Земитисом и применена на выставке «Латышский орнамент» в Латвийском Музее истории в 1990 г.
Он выделяет следующие 14 основных элементов: 1. «Крест» (krusts); 2. «Зигзаг» (liklocis); 3. «Елочка, хвоя» (skuja); 4. «Беско- нечник» (bezgalltis) — имея в виду меандр и бегущую волну;
5. «Огненный крест», свастика (ugunskrusts); 6. «Солнце» (Saule);
7. «Квадратное солнце» (sffiraina saule) — имея в виду ромб;
8. «Месяц» (Meness); 9. «Кровля, крыша» (jumtins); 10. «Юмис» (jumis); 11. «Уж» (zalktis); 12. «Звезда» (zvaigzne); 13. «Дерево Ау- стры-утренней зари» (Austras koks); 14. Растительный и зооморфный орнамент.
Однако эту классификацию сам автор не считает однородной, выводя указанные названия элементов в большей степени согласно традиции, установленной предыдущими исследователями. Например, под знаком «хвоя», как указывает Г. Земитис, объединены собственно два знака — ряд шевронов и знак растущего дерева.
Анализируя все рассмотренные варианты классификации латышских орнаментальных знаков, неизбежно приходишь к выводу, что отсутствие единого принципа деления делает их все малопригодными для дальнейшей работы.
Народные термины узоров («капли», «глазки», «елочка», «солнышко») соседствуют с терминами, изобретенными в 1920— 30 гг. последователями движения диевтуриба в связи с их религиозно-культовой доктриной («знаки Мартына», «знак Диевса», «знаки Мары», «знаки Яниса», «солнечный столб»), а также с названиями геометрических фигур («треугольники», «ромбы»). В классификацию В. Клетниекса введены вообще непонятно какие элементы, характеризуемые как «мелкие» (slkie), «пестрые» (raibie) и — особенно — «прочие». Некоторые группы просто сливаются воедино: «солнышко» № 831—874 появляется в форме квадрата и ромба, что типологически уже как бы относится к группе D.
Иной способ классификации простейших орнаментальных элементов может быть построен на принципе используемого типа симметрии. Это выявит уже на уровне «лексемы» движение, с помощью которого знак возникает. Фиксация принципа симметрии выявит также своего рода «валентности» элемента, потенциальные возможности и пути его развития и трансляции.
Хотя «лексемы» еще не образуют в полной мере орнаментального пространства, они уже содержат в себе семена будущих принципов компановки и композиций.
Развитие орнаментального движения подобно музыкальному или танцевальному: всякое последующее действие обусловлено предыдущим, вытекает из него. В предыдущей форме уже содержатся элементы возможного пути: задачей мастера является правильный выбор и точное исполнение.
