Михаил Клодт
Мать Михаила Константиновича, носившая поэтическое имя Катрин, нарадоваться не могла на то, что ее «Мишенька» станет военным инженером. Правда, были и опасения: как бы сын не пошел по стопам своего отца. Дело в том, что ее муж, Константин Карлович, в свое время не раздумывая променял блестящую карьеру военного на сомнительную (с точки зрения Катрин) карьеру гравера по дереву: в 1835 году он подал прошение об отставке и всю дальнейшую жизнь преподавал ксилографию в Академии художеств. Словом, мать Михаила Константиновича боялась, что в ее сыне проявится «сумасбродство» ее мужа и он бросит Горное училище.
Но вскоре дом Клодтов посетил сам начальник кадетского училища и заявил бедной Катрин, что ее сын «занятиями манкирует, да и не под силу ему учеба в училище, так что определяйте его куда полегче, сообразно способностям…» И действительно: занятия Михаил посещал через два раза на третий, да и учеба давалась ему с трудом. Собственно говоря — одно вытекало из другого. Но за одним исключением.
И.Т. Хруцкий преподавал в Горном корпусе рисование. Он учил своих учеников относиться к живописи серьезно, не допускать на своих полотнах неряшливости, избегать скорописи, писать картины вдумчиво и кропотливо, добиваясь филигранной отточенности и полнейшей законченности изображаемых объектов. А любимым учеником Ивана Трофимовича был Михаил Клодт, который, к слову сказать, на всю жизнь запомнил советы своего учителя рисования и всегда следовал этим советам.
М.Н. Воробьев по сути своей был художник-лирик — природа интересовала его исключительно с поэтической точки зрения, мало задевая своими «обыденными» проявлениями. На его картинах поэтическое почти полностью заслоняет типическое. Неудивительно, что и Михаил Клодт в начале своего творческого пути, следуя по стопам своего учителя, ударился в лирику: на ранних полотнах Клодта полным-полно «эффектной» природы — закаты, восходы и прочее. Впрочем, даже в этом раннем, «ученическом» периоде в творчестве Клодта уже заметны его индивидуальные, чисто «клодтовские» черты. Эффектные состояния природы, так милые сердцу М.Н. Воробьева, несомненно, присутствуют в работах молодого художника, но занимают явно подчиненное положение.
Одаренный юноша творчески подошел к советам своих учителей. У М.Н. Воробьева и И.Т. Хрупкого Михаил Клодт взял только то, что было мило именно его сердцу и впоследствии стало отличительной чертой его творчества: природа на полотнах Клодта удивительно правдоподобна и в то же самое время удивительно поэтична.
В 1855 году Клодт получает уже серебряную медаль первой степени, а в следующем, 1856 году, особо отмечается, что «картины барона Клодта значительны отчетливым рисунком, хороши тоном, точным выполнением света и тени…».
Этюды получались вялыми и безжизненными.
Но, увы, и Париж не принес ему ни бодрости, ни вдохновения. Он писал в Россию: «Я был сильно озадачен направлением французской школы. Меня весьма поразила та небрежность, с которой они заканчивают картины… Они казались неоконченными и даже неопрятными… По моему мнению, картина должна быть совершенно окончена как в общем, так и в деталях».
Однажды братья, гуляя, набрели на какой-то домик, там сидела старуха и вязала чулок. Неутомимый Михаил Петрович тут же принялся рисовать дом изнутри, а Михаил Константинович попытался нарисовать его снаружи. В результате у М.К. Клодта так ничего и не вышло, а М.П. Клодт впоследствии написал картину под названием Внутренность нормандского дома, где изобразил и старуху, и домашнюю утварь: горшки, кастрюли, тарелки… — и сложенный из красного кирпича очаг.
К живописи Коро и Добиньи Клодт отнесся весьма настороженно, картины же Руссо ему и вовсе пришлись не по душе. Лишь несколько позже, как указывает Г.А. Клодт, «…Михаил Константинович стал более внимательно вглядываться в “валёры” Коро, и они начали его завораживать».
Своих же картин М.К. Клодт по-прежнему не писал, зато стал персонажем одной из картин брата. Дело в том, что Михаил Петрович взялся за написание полотна под названием Больной музыкант. Вечно сумрачный Михаил Константинович как нельзя лучше подходил под этот печальный образ.
В 1862 году Музыкант был отправлен на Всемирную выставку в Лондон, где работа тоже имела успех.
Станюковича (Елизавета Михайловна, к слову сказать, явилась прообразом Анны в повести Станюковича Грозный адмирал). Михаил Константинович был ею очарован, или, как говорила его сестра Елизавета Константиновна (в отличие от «брата Миши», не питавшая особых симпатий к своей тезке), «…брат Миша влюбился в эту красотку…», которая «…ничего не понимает в искусстве, но любовь слепа и путает все карты».
Нежданно-негаданно нагрянувшая любовь и впрямь спутала все карты Михаилу Константиновичу. Его сестра вспоминала впоследствии об этом периоде жизни своего брата: «Все понимали, что он ведет себя просто глупо, кажется, вот-вот бросит все: и академию, и самое живопись».
Родные с тревогой ожидали его возвращения. Мать Катрин — та и вовсе себе места не находила. Потеряв надежду увидеть сына военным инженером, она лелеяла надежду, что ее «Мишенька» станет уважаемым и известным художником, и вот сейчас эти ее надежды «трещали по швам». Она боялась и того, что ее сын, женившись на Елизавете Михайловне, бросит Академию, и того, что Елизавета Михайловна ему откажет, и тогда он сам, фигурально выражаясь, бросится в пропасть.
Существовало подозрение, что, женившись на этой слизавете, Михаил Константинович тем самым хотел отомстить той Елизавете. Но третья Елизавета — сестра Михаила Константиновича — пресекла все эти досужие разговоры, сказав,
что «раньше он был просто сумасшедшим, а теперь стал нормальным человеком».
На этом ученический, он же «заграничный», период творчества М.К. Клодта закончился.
Итак, первый этап творчества М.К. Клодта завершился, а творческие муки, которые, как известно, не признают никаких этапов и периодов, продолжились.
«Отчего же я такой медленный, неуклюжий… — с тоской писал новоиспеченный академик. — Другие уже шедевры создают…» И действительно, ровным счетом ничто не предвещало расцвета художественной деятельности М.К. Клодта. Наоборот, казалось, что его законное место — в ряду ремесленников от искусства, которых во все времена была «тьма и тьма и тьма». А тут еще и женитьба, которая для творчески одаренных натур далеко не всегда является благом, скорее — наоборот… Свадьба Михаила Константиновича и Елизаветы Гавриловны состоялась в апреле 1862 года.
«Молодые» сняли себе маленькую квартирку на берегу Фонтанки, у Измайловского моста, и стали там жить.
Дядя Михаила Константиновича — Петр Карлович Клодт — купил в тех местах своим дочерям Наталье и Вере по небольшому имению.
А эпиграфом ко всему последующему творчеству замечательного художника можно поставить строки не менее замечательного поэта: «…ты и убогая, ты и могучая, матушка Русь».
Мысль о создании Товарищества возникла у художника Г.Г. Мясоедова, он поделился ею с художниками А.К. Саврасовым, В.Г. Перовым, В.Е. Маковским… Впоследствии эта идея была горячо одобрена и другими художниками Москвы и Петербурга.
«Его пейзаж Вид Киева до такой степени слаб и так мало достоин его кисти. Люди, бывшие в Киеве, с изумлением глядели на серовато-зеленую безвкусную картину, названную художником Видом Киева. Каждому невольно приходил в голову вопрос: да неужели это тот самый Клодт, что написал Полдень.
Впоследствии многие его ученики вспоминали М.К. Клодта с теплотой и благодарностью. К.Я. Крыжицкий писал, что он сохранил «самое почтительное и благодарное воспоминание» о своем профессоре. Михаил Константинович, будучи требовательным к своим ученикам, был удивительно мягким человеком.
Так, например, сообщая в одном письме, что по болезни он не сможет присутствовать на экзамене, Клодт писал: «…на экзамене быть не могу, попроси от меня Орловского поставить категории на эскизах… Кроме того, если возможно, то недурно бы дать Галимскому медаль за рисунок в натурном классе и этим избавить его от солдатчины».
М.К. Клодт старался привить своим ученикам, прежде всего, любовь к родной природе, а уж потом следовали его чисто «технические» наставления. Михаил Константинович рекомендовал начинающим художникам тщательно наблюдать и изучать природу и столь же тщательно переносить ее на свои полотна. Также в своем преподавании М.К. Клодт большое значение уделял рисунку. Рисунок, утверждал Михаил Константинович, — это основа основ искусства живописи. (То же самое, кстати сказать, в свое время говорил и Тинторетто: «В живописи главное — рисунок, а краски можно купить и в лавке».)
М.К. Клодт предложил Совету Академии изменить порядок получения золотой медали, указав, что, кроме выполнения пейзажной композиции маслом, нужно еще получить малую серебряную медаль за рисунок пейзажа с натуры. И только вслед за этой наградой могла присуждаться золотая медаль.
А в 1873 году появился на свет вот такой циркуляр: «Передвижные выставки соблазняют молодежь и тем наносят ущерб Академии, делая выставки менее интересными. Посему профессора Академии чтоб не смели выставлять там, на передвижной».
«Брак их не был счастливым, — вспоминала впоследствии внучка художника. — По-видимому, они не сошлись характерами… Елизавета Михайловна говорила всегда, что у него был ужасный характер… Были, конечно, частые ссоры. И вот после очередной из них она забрала детей (к тому времени у них родилась еще и дочка Евгения) и уехала от него. Сначала жила у кого-то из родных, потом отдельно. Развода он ей не дал. Дети были совсем маленькие. Жить было, конечно, нелегко. С большим трудом выхлопотала она себе отдельный паспорт. Детей она всячески оберегала от встречи с отцом, и они отца совсем не знали… Жила она в Петербурге, а после революции мы взяли ее к себе в Кострому. Умерла она в 1924 году».
Вскоре после разрыва с женой последовал и разрыв М.К. Клодта с Товариществом передвижников. Это было до крайности обидно: Михаил Константинович всей душой болел за дело передвижничества, с горячностью, порою чрезмерной, принимая участие во всех делах Товарищества. Однако некоторые из художников-передвижников (как указывал И.Н. Крамской) воспринимали резкие и прямые оценки М.К. Клодтом их творчества исключительно как «придирки». Михаил Константинович не находил с этими художниками общего языка.
Ко всему прочему, и Елизавета Михайловна — жена М.К. Клодта — не могла простить его полной поглощенности творчеством, обвиняя Михаила Константиновича в равнодушии по отношению к ней и детям.
Словом, обвинения сыпались на художника со всех сторон, нигде ему не было покоя — ни дома, ни в Академии художеств, ни в Товариществе передвижников. Получалось, что Михаил Константинович кругом был виноват. Но оправдываться М.К. Клодт не умел, да и не хотел.
В январе 1880 года произошел окончательный разрыв М.К. Клодта с Товариществом передвижников.
А.И. Куинджи выставил свой пейзаж Украинская ночь (1876). Эффект от этого полотна был поистине ошеломляющий.
Словом, публика соревновалась с критиками в восхвалении и почитании Архипа Куинджи. Михаила Константиновича раздражало не только само полотно, но и его создатель — А.И. Куинджи, которого М.К. Клодт, со свойственной ему резкостью, считал чуть ли не шарлатаном от искусства.
Архип Иванович на VII Передвижной выставке представил уже три новых полотна: Север, После дождя и Березовая роща. И опять восторгам публики и критики не было предела. Художники же только плечами пожимали.
Досталось от «Любителя» и критикам за их неумеренные восторги Куинджи, в частности, и за их положительные отзывы обо всей выставке передвижников в целом. Самому же «Любителю» выставка передвижников крайне не понравилась, зато Академическая выставка заслужила его самой высокой похвалы.
Статья в Молве была воспринята многими художниками-передвижниками однозначно: это вызов Товариществу, подхалимство перед Академией и прямое оскорбление Архипа Ивановича Куинджи. Так же считал и сам А.И. Куинджи, заявив публично: «Это Ледаков, мой враг!» А.З. Ледаков был довольно известным критиком, который не раз со страниц Санкт-Петербургских ведомостей обрушивал на голову Куинджи свои критические громы и молнии, обвиняя последнего во всех грехах.
«Но почему А.З. Ледаков на сей раз подписался псевдонимом?» — задавались все вопросом. Оказалось, что А.З. Ледаков тут ни при чем.
В последние годы жизни он редко виделся с сыном, но все же иногда приходил в его мастерскую посмотреть, как у того идут дела. Смотрел. Хвалил.
Трудно сейчас, по прошествии века с лишним, гадать, почему М.К. Клодт написал эту статью в Молве. Можно лишь с той или иной долей уверенности что-то предполагать.
Казалось бы, Михаилу Константиновичу не в чем было оправдываться по сути выдвинутых ему в письме обвинений: «желание понравиться академическому начальству» и тем самым «упрочить свое служебное положение». Всем было хорошо известно, как М.К. Клодт независимо держал себя в Академии, как он всегда горячо защищал Товарищество передвижников перед академическим начальством, также все прекрасно знали и о его роли в «деле» Верещагина.
«Я получил от г-на Ярошенко письмо, копию которого прилагаю. Не считая своих воззрений и действий ошибочными и предосудительными, я не желаю также входить в оценку мотивов, которые побудили автора прилагаемого письма признать мои поступки заслуживающими порицания. Но так как г-н Ярошенко, выказывая мне свое личное неудовольствие, позволил себе в то же время заявить, что его негодование разделяют все члены Товарищества.
С другой стороны, сохраняя свое сочувствие главной цели Товарищества, указанной в пункте 1 Устава
В заключение прошу правление мое настоящее заявление, равно, как и копию с письма г-на Ярошенко, прочесть в общем собрании членов Товарищества».
Девятнадцатый век, между тем, подходил к концу. В искусстве возникали новые направления, появлялись новые талантливые художники… На IX Передвижной выставке
В.И. Суриков выставил свое полотно Утро стрелецкой казни. Михаил Константинович долго стоял перед этой великой картиной. Он смотрел на суриковское полотно, и из глаз его текли слезы — то ли оттого, что глаза его все больше и больше слабели, то ли оттого, что сил на работу оставалось все меньше.
Жена М.К. Клодта — Елизавета Михайловна — в конце концов, все же добилась развода. С того момента Михаил Константинович стал все чаще вспоминать свою первую жену — Елизавету Гавриловну, считая, что именно она была его истинной любовью. Свою же вторую жену он старался забыть, навсегда вычеркнуть из своей жизни. Но самое печальное было то, что Михаила Константиновича все более забирал под свою власть тяжкий недуг. Наконец, М.К. Клодт «занемог» до такой степени, что потребовалось вмешательство врачей. Его лечили, но безрезультатно. Брат его — Михаил Петрович — вспоминал: «Когда я пришел, он сидел в большой зале совершенно трезвый; обращается ко мне и говорит: “Вообрази, что до тебя случилось: сижу, как теперь, в этой зале, а из передней входит верблюд, и я вижу, что настоящий; проходит мимо меня и входит в дверь, ведущую в те комнаты… Я за ним. Смотрю, он идет в кухню, вхожу в кухню — верблюда нет. Спрашиваю прислугу, не видела ли она верблюда? Она говорит: «Что вы, барин, никакого верблюда не было». Я иду на прежнее место и опять вижу: идет верблюд. И это повторялось несколько раз среди белого дня…»
Вскоре на Михаила Константиновича обрушилась новая беда — по вечерам он стал слышать голос, который что-то быстро говорил ему по-французски. Врачи дали ему какое-то снадобье. Вначале лекарство действовало, потом перестало.
Заканчивался жизненный путь и Михаила Константиновича Клодта. Он еще продолжал работать, но уже скорее по инерции, чем по зову души и сердца. Творческие силы его, так же как и жизненные, медленно иссякали.
