Русский Художник Василий Поленов
Уже известный мастер, автор Московского дворика и Бабушкиного сада, выставил большую серию своих восточных этюдов. Для этого нужна была определенная смелость. «Исторических и иных родов живописец» «брался то за исторические картины, то за жанр, то за портреты, то желал сделаться баталистом, наконец, пейзажистом, и на настоящей выставке явился в должном свете не больше, как этюдистом, заняв две залы чуть не сотней своих этюдов…» — отозвался Художественный журнал. Но зато каким этюдистом явился Василий Дмитриевич! Первым представившим этюд как готовое произведение искусства. Это было так же ценно и самодостаточно, как жанр записных книжек, путевых заметок, писем или дневника в литературе. Впервые художник открыл дверь в свою мастерскую, в свою творческую лабораторию для всех желающих. Это была светлейшая мастерская. Никаких творческих мук. Яркие, чистые, не смешанные на палитре краски радостно пели о лазурном море и закате в горах, сухих пальмах и темно-зеленых кипарисах, о не виданном в России южном глубоком синем небе. «Тут так много живописного и интересного, что совершенно теряешься, работы пропасть, а времени мало, и приходится брать все урывками», — писал Поленов из Африки родным. Урывками он брал то, что действительно было для него ценным: то, что радовало, удивляло и вдохновляло. А это древняя архитектура и — природа, природа, природа.
Мелкие уколы немногочисленных озадаченных критиков, обвиняющих Поленова в фотографичности и поверхностности, не оставили царапин на этом свежем взгляде на природу. Третьяков купил все выставленные восточные этюды. Молодые художники, толпясь у этюдов Поленова, заряжались от них солнечной энергией и размышляли: где же мастер черпает эти яркие, чистые, смелые цвета, в то же время трогательно нежные, необычные для русской живописи. Где же он брал эти звонкие краски?
После Санкт-Петербурга Москва кажется Поленову душевной и живой. Работается весело. В девять утра он уже за работой, откладывает кисти только в девять вечера. Такого упоения и радостного волнения — все получается! — он не испытывал, возможно, с самого детства. Сарай пусть стоит здесь же. Старый дом на первоначальном этюде вырастает в барский ветхий особняк. Вид сверху? Нет, давайте зайдем в этот двор, пусть он будет таким, каким видят его обитатели. На уже прогретую траву высыпали дети. Женщина, полная сил, бодро несет тяжелое ведро. Лошадка, готовая к работе, дожидается хозяина. Еще не полдень, но солнца уже немного больше, чем в этюде. Оно ласковое, и воздух свеж. Тянутся к небу золотые купола окутанных дымкой церквей. К Спасу-на-Песках добавляется Никола в Плотниках. Ничего не выделено, не подчеркнуто. Нет ни натурализма, ни риторики. Праздничный свет окутывает все вокруг. Что за праздник? Откуда? Плата за вход — 30 копеек. Картины можно смотреть ежедневно, «от 10 утра до 5 часов пополудни». В объявлениях среди экспонентов нет фамилии Поленова. Художник не то чтобы не ценит свое творение, сделанное без особого труда, без мук и пота — на вдохновении. Он немного стесняется того непосредственного детского взгляда на окружающий мир, воспринимающего все с доверием, легкостью и счастьем, с любовью к этому захолустью, где каждая деталь — родная и близкая — является частью гармоничного целого мира. Поленов знает, что все ждут от него серьезной, исторической картины, а он в это время наслаждается уголком старой Москвы.
Мастер, писавший Московский дворик, уже прекрасно владел пленэром. Передавая свет, он довольствуется только самыми необходимыми цветами: зеленая трава, светло-голубые, слегка зеленоватые крыши, голубое небо, серовато-палевые постройки и забор, — благодаря чему добивается общей гармонии.
В 1878-1881 годах, летом, Василий Поленов живет в Амбрамцеве. Ему хорошо работается. Он очарован огромным заросшим мамонтовским садом и усадьбой, где когда-то жили Аксаков, Гоголь, Тургенев, Хомяков. С Репиным и Васнецовым они выбираются на экскурсии по Москве и Подмосковью. Это тогда Поленов с Репиным положили начало знаменитой абрамцевской коллекции народного искусства: принесли первый экспонат — резную деревянную доску из крестьянской избы.
Весь мамонтовский кружок в 1880 году начинает в Абрамцеве строить церковь по проекту Васнецова и Поленова в духе новгородских храмов XII века.
Жизнь повернута к художнику светлой стороной. «…Как было светло, тепло на душе… Это было радостное, солнечное утро нашей художественной трудовой жизни!» — спустя много-много лет, в 1924 году, вспомнит эти дни В.М. Васнецов, поздравляя своего лучшего друга с восьмидесятилетием.
Это солнечное утро, свет и воздух — одни из героев картин Поленова тех лет. Его пейзажи, тут же ставшие жемчужинами русской живописи, дарят зрителям «настроение». Они глубоки и человечны. Порядком запущенный бабушкин сад с уже давно не ремонтированным, но все еще крепким и красивым особняком не вызывают болезненной тоски по ушедшему, и это чрезвычайно нравится зрителю. Зато чувствуются умиротворение, светлая грусть и одновременно тихая радость. Это элегия, выполненная благородной, изысканной гаммой: Бабушкин сад покоряет свежестью тонов своей живописи. Женщина в черном, опирающаяся на трость, и женщина в розовом, несущая книгу. Старость и молодость. Прошлое и настоящее. Две дамы помогают художнику передать его мысли и настроение. А в Заросшем пруде женская фигура видна лишь едва. Старый парк. Мудрый, величавый. Он дает человеку укрытие и поддержку. И его величавость только подчеркивается маленьким белым пятнышком мечтающей дамы. Чуть позже Поленов научится чувствовать и передавать настроение природы так тонко, что ему уже не нужны будут «посредники»: люди уйдут из пейзажей.
Пейзажи конца 1870-х годов сделаны с упоением. Поленов словно вернулся откуда-то в дом своего счастливого детства и с удивлением и радостью обнаружил: дом не стал меньше, и в саду все так же много потайных местечек, родители если и постарели, то совсем чуть-чуть… Мечта, действительно, детская. Еще любимая бабушка (для пятерых братьев и сестер Поленовых — Бабаша) Вера Николаевна Воейкова, дочь известного архитектора Н.А. Львова, воспитывавшаяся в доме своего дяди Г.Р. Державина, приезжая на зиму из своей деревни в Петербург, увлекла детей… академическими конкурсами. Это была такая игра: обожающие рисовать близнецы Вера и Вася и даже младшие — Алеша, Костя и Лиля получали тему (все в самых классических традициях, например Суд Соломона), выполняли работу, за которую семейное жюри присуждало «медали». Эти сладостные моменты награждения подогревали мечту мальчика стать художником, даже когда учитель — Павел Петрович Чистяков, студент Академии художеств, озадачивал двенадцатилетнего воспитанника вопросом: «Чем вы провели эту линию, карандашом или бревном?» Отец несколько беспокоился, не очень ли прельщают его сына медали: не начав учиться в Академии, он уже заводил о них разговор. Но Василий знал, какие горизонты открываются медалистам Академии: шесть лет работы в любой выбранной по его желанию стране.
Выпуск 1871 года был самым «звездным» в Академии художеств. Шестеро выпускников получили право на пенсионерскую поездку. Германия, Швейцария, Венеция — «как волшебный сон»… Любимый Поленовым Веронез — «объективный колорист»…
Он познакомился с Мамонтовыми, у которых бывает Маша Оболенская, и вовсю тратил свои чувства в этом мертвом Риме. А в марте его первая любовь умирает. Вся любящая семья утешает художника, зовет вернуться в Россию, даже собирается приехать в Рим, чтобы поддержать внука, сына и брата, до этого момента, по словам отца, «избалованного удачами».
Восстановить душевные силы Поленов едет в Имоченцы, родное олонецкое имение… Двадцать лет назад сначала на пароходе по Неве, по ладожскому каналу, по Свири, затем на лошадях вдоль реки Ояти семейство Поленовых приехало на высокий речной берег, где не было никакого дома. Зато был лес — настоящий, с медведями, лосями, рысями. И озера с белыми лебедями. Еще множество комаров. Пока строился дом, трехэтажный и по плану весьма удобный, дети спали в дорожном экипаже. К осени дом был готов, и теперь каждое лето он ждал веселую шумную семью. В Имоченцах Вася научился плавать, пускать змеев, работать топором, управлять лодкой. Счастливое время! И хотя родители предоставляли детям свободу и в Петербурге (молодые люди жили в одном доме с родителями, но отдельно, самостоятельно), в деревне свобода была иная, не праздная, каждый час заполнялся значимыми для тела и души делами.
А кто не рисовал, тот интересовался живописью и живописцами.
И в тот год Имоченцы оправдали возложенные на них надежды. «Теперь я в деревне, дышу a pleins poumons [полной грудью] после душной, зловонной Италии; какой у нас сосновый воздух! К Вам когда соберусь, пока еще не знаю, ибо очень теперь занят: то мокну на дожде, то сохну на солнышке, а то так спущаю змей, бросаю плоские камушки по реке с деревенскими мальчиками, тоже пишу этюды, впрочем, последние так, изредка, в виде отдыха», — пишет Василий Дмитриевич Мамонтову.
В ноябре 1873-го Поленов опять отправляется за границу. Он едет хищение от его искрящихся красок и продолжает работать, уже зачерпнув солнечного света из палитры итальянского мастера.
Вместе с Репиным, который больше не считал его холодным аристократом, хотя и в шутку называл «милый Базилио», Поленов едет в Нормандию, в Вёль — красивое местечко, откуда видно Англию и где собирается целая компания русских художников. Здесь Поленову работается еще лучше, чем в Париже. За полтора месяца сделано множество прекрасных этюдов. И, самое главное, молодой художник начал осваивать пленэрную живопись, которая открывала дверь к свету и краскам: Академия художеств этому не учила. Но примерный выпускник Академии, как Коро, по словам Поля Валери, «еще компонует». Делает Поленов это по всем правилам академической школы. Можно увидеть, как усложняется композиция от этюда до конечного варианта. Пейзажи все еще очищены от будничной суеты, в них нет «прозы жизни». Но уже появилось солнце! В Вёле на картинах Поленова заблестели первые солнечные лучики. Где-то они едва пробиваются сквозь темные листья густой светлой краской, легкими касаниями кисти, оставляя просвечивать на стыках подмалевок, как в картине В парке. Местечко Вёль в Нормандии. А где-то заливают все, скользят по поверхности белой каменной стены, по белой лошадке и даже по тени, выливаясь на стоящего перед этюдом зрителя.
«Это нормандский берег с белой нормандской лошадью посреди холста… Мне кажется, тогдашний день, тогдашнее солнце, тогдашняя вся сцена сильно поразили Вас, царапнули Вас до глубины души, — и от этого-то выразилось тут так много поэзии, правды, красивости и искренности. Нет, этакую картинку с пропастью солнца и воздуха, с такими рельефными камушками и песком, с таким чудесным переливом зелено-голубых волночек, умирающих и заливающихся в песок, я вечно хотел бы видеть у себя перед глазами», — выделил лошадку Владимир Васильевич Стасов.
Стасов выбирает лошадку. Тоскующему по родине в Париже Тургеневу достается копия любимого Московского дворика. Крамскому нравится Бабушкин сад. Свое призвание Поленов нашел, озвучил. Но так же глубоко, как способность чувствовать природу, с самого детства в душе Поленова взращивалось чувство, что «достойное», «большое» искусство — это не его любимый пейзаж, а историческая живопись. Он вырос на примерах мастеров академической школы, его учили именно этому. В семье боготворили двух художников: Карла Брюллова и Александра Иванова. Мать Василия Поленова — Мария Алексеевна сама неплохо рисовала. Да что там неплохо, она была талантливой портретисткой брюлловской школы, от нее дети унаследовали и талант к рисованию, и любовь к живописи. Она была и первым учителем Василия и Елены — наиболее способных к рисованию маленьких Поленовых. Старшие Поленовы были лично знакомы с прославленным художником, хорошо помнили триумф Последнего дня Помпеи. Родительское восхищение Брюлловым было в полной мере передано и детям.
Об Иванове Поленовы знали из рассказов друга семьи — Федора Васильевича Чижова: тот регулярно бывал в Риме у Александра Андреевича, в закрытой для обычных смертных мастерской. С каким трепетом ждал Вася Поленов возвращения автора Явления Христа народу из Италии. Чижов не успел привести гениального отшельника в гости к Поленовым, слишком устал автор Явления за 20 лет работы над картиной. Но очень часто семейство ездило в Академию художеств смотреть на великое полотно. Не раз вместе с Чистяковым Вася выезжал в Академию копировать этюды любимого художника: Павел Петрович тоже чрезвычайно высоко ценил творчество Иванова. Настоящим праздником было для детей приобретение родителями ивановского разбитого на граны этюда Иоанна Евангелиста.
Очарование Ивановым Поленов пронес через всю жизнь. В его доме на площадке второго этажа перед мастерской висели фотографии с главной картины Иванова и копии А.Я. Головина с евангельских эскизов Александра Андреевича. Иванов был дорог Поленову не только как великий художник. Для них обоих крайне важно было жить в миру с самим собой, привести свою жизнь в согласие с идеалом, к чему не стремился светский и не особо разборчивый в связях Брюллов.
Последователь Иванова, его ученик — вот стезя, которую достойно было бы занять. Лелеяли такую надежду и родители. Отец художника писал Чижову: «Они (все остальные дети Д.В. Поленова. — О. К.) с помощью Божьей пойдут обыкновенным путем, но Васе предстоит много труда». Но он категорически не желал зубрить греческий язык, хоть Элладу, благодаря отцу-археологу, очень любил (отец о Греции рассказывал детям гораздо больше, чем о собственной жизни!). Позже поленовские ученики в Московском училище художеств будут гордиться: их Василий Дмитриевич — единственный преподаватель с образованием — «единственный в полном и лучшем, не одиозном смысле слова, джентльмен — европеец и аристократ!»
Но учеба — это только начало «многого труда». От выпускника Академии все — родители, родные, друзья — ждут «настоящей» работы. Поленов уже давно выбрал сюжет для серьезной картины: Христос и грешница, рассказ из Евангелия о грехе и прощении. Реалист, увлеченный книгой Ж. Ренана Жизнь Иисуса, он имеет свой взгляд на то далекое событие. В 1867 году, будучи студентом, Поленов делает первый эскиз. Во время первой части пенсионерской командировки выполняет живописный эскиз.
Пока все… В Вёле он совершенно забыл о существовании исторической живописи, но в Париже пришлось вернуться к «большому искусству». «Не разменивай себя на мелочи, пиши, благословясь, большую картину», — призывала в письмах мать. Но художник за Иисуса не принимался, помня совет любимого учителя: «Не подумавши, ничего не начинать, а начавши, не торопиться». Отчитываться перед родными и Академией было нужно, и он метался от одной исторической темы к другой: начал шесть картин, написал только одну, да и та не особо удачная.
В 1876 году он раньше времени приехал на родину с отчетом о командировке.
Открывать «коробочки» Поленов помчался на сербо-черногорско-турецкий фронт, затем, по просьбе наследника престола — на русско-турецкий. Вернулся с медалью «За храбрость» и орденом «Таковский крест». Вместе с творческим взлетом пришла большая любовь. Талантливая певица Клементьева взаимностью не ответила, но это не мешало художнику, одаренному и музыкальными способностями, восхищаться романсами Шуберта, Чайковского и Шумана в ее исполнении.
Перемены в насыщенную жизнь молодого и уже знаменитого художника приходят с 1881 годом. Умирает любимая сестра Василия — Вера. Вера — близняшка, половинка, которая подростком в Имоченцах могла вытащить его из лодки или спустить с дерева и усадить на берег Ояти или на лесную живописную полянку — писать окрестности. Последнее ее лето они тоже провели вместе в милом сердцу карельском имении. Только Вера уже не рисовала, а сопровождала брата на этюды с книгой в руках. Вера, которая всем сердцем верила в большое будущее талантливого брата, умерла от плеврита, перед смертью взяв с художника обещание — начать «серьезно работать». Египет, Сирия, Палестина, Греция — и в результате множество солнечных этюдов, заставивших наивного чудака искать по магазинам «поленовские» краски, а его бдящую матушку недоумевать: «Все храмы и пейзажи. А где лица, фигуры?», «Получилась какая-то неурядица». Но художник все еще не торопится приступать к главной картине своей жизни, он пока не готов, что-то остается неясным, непереболевшим, непередуманным и несделанным. Он хорошо знает, как непросто его кумирам давались главные картины. Они забирали художников целиком, отбирали у всех и часто навсегда. Конечно, пусть так будет, если в результате появится Помпея или Явление Мессии. А если Осада Пскова, которую Брюллов так и не смог одолеть? Да и Иванов считал свою картину неудачей, надломился и умер, пожалуй, не столько от холеры, а от разочарования. Нет, Поленов еще не готов…
Поленов пишет то, что уже сумел передумать, пережить: картину Больная, эскиз к которой был сделан почти 10 лет назад. Теперь в лице девочки можно найти Верины черты. Сестре посвящается и написанная Василием Дмитриевичем в это же время симфония. Одновременно много времени уходит на эскизы для декораций к мамонтовской Алой розе. Гениальные получились декорации.
Поленов словно специально заполняет свои рабочие дни до предела, только чтобы не приступать к Христу и грешнице. В 1882 году он становится преподавателем Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Он — «простой, нервный, чуткий, ласковый и делитесь этого. И вы добьетесь многого…».
Он учил только тому, что сам знал наверняка: композиции, колористике. Все желающие учиться у академика не помещались в классе.
И в этом же году Василий Дмитриевич женится. Наталья Васильевна Якунчикова давно влюблена в художника. Да и ему 38 лет, пора завести семью… В лице Натальи Васильевны художник обретает не просто верную подругу.Но в нем они создали свои триумфальные картины. В Италии молодая семья совместно трудится над будущим гениальным полотном. Жена читает Василию Дмитриевичу Ренана, старается окружить супруга предметами, схожими по архитектуре и быту с той далекой эпохой. Поленов рисует итальянских натурщиков. Что из этого будет? Наталья Васильевна пока не очень довольна мужем. А карандашный эскиз, сделанный в 1883 году, заставил бедную Наталью Васильевну обратиться за советом к В.М. Васнецову, и, только заручившись поддержкой Виктора Михайловича, она решилась высказать свое критическое мнение о шаржированной, слишком натуралистически выполненной толпе. Критика была учтена, в масляном эскизе 1884 года толпа подверглась переработке. Жена, строча костюмы для натурщиков, отчитывалась родным: «Василий напишет эту картину. Эскиз не удавался, т. е. каждый не удовлетворял, и это было ужасно мучительно. Наконец, на последнем он успокоился… Теперь он стал работать с натуры, и дело идет хорошо пока».
Родные, заглядывая в мастерскую, хвалили, подбадривали художника, хвалили даже несколько неумеренно, словно боясь, что в этих нравственных и физических — творческих! — муках есть доля их вины. Как нужна была ему поддержка коллег-мастеров…
Поленов не мог примирить своего Христа с подобной дикому зверю толпой. По легенде, люди, услышав ответ Христа, «будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим» (Ин 8 : 9), но художник, желающий передать подлинность события, утвердить реальность личности Христа, не чувствовал победы христианской проповеди. Он мечтал показать евангельскую историю такой, какой она могла быть в действительности, а личный жизненный опыт не пускал его дальше известной художнику реальности, в те области веры, где возможны чудеса и мгновенное преображение человека благодаря мудрому слову. Эта внутренняя неуверенность лишала картину глубины, а сюжет — смысла. Но Репина, Чистякова, Крамского, Антокольского, Васнецова, способных увидеть слабую сторону картины, в Москве не было. Только немногословный Суриков зашел в мастерскую, как-то слишком общо похвалил, и такая похвала лишь увеличила и так не покидающее Поленова чувство тревоги.
Христос Поленова необычен, и, возможно, портрет его весьма близок к реальности. Это не голубоглазый и белокурый человек, а один из живущих на Востоке людей: смуглый, рисованный с Левитана, похожий на араба — в такой же одежде, как и было принято в те времена: художник со всей тщательностью изучил доступные исторические материалы. На голове Иисуса — еврейская белая кефья с агалом, которая была снята по настоятельному требованию матери художника перед самой отправкой картины на выставку. Учитель крепок и, похоже, физически силен, но он очень устал. Руки его опущены, он даже не встал навстречу толпе, лишь повернул голову. Взгляд этого умного человека печален. В этот самый момент фарисеи требуют его ответа, из толпы протягивают камень, заранее злорадствует книжник: хотя Иисус с первого раза и не обратил на них внимания, продолжил писать на земле, все же ему придется ответить. Между делом бросает Христос ответ несимпатичной толпе. Он даже не хочет взглянуть в эти лица, так как уже знает их души. Ни одного по- настоящему привлекательного человека среди многочисленных персонажей картины. Только грешница с упрямым взглядом и спокойный мудрый Иисус. Нет, еще едущий на зрителя Симон Киринеянин. Он в тени, не сразу добираешься из залитого центра к спешащему на работу крестьянину, но зато от него опять отталкиваешься в центр, к фигуре Христа, и по этой же диагонали, двигаясь дальше, вдруг натыкаешься на закутанного в черный плащ Иуду. Иисус знает о роли Киринеянина, и об Иуде, и обо всем намного вперед, и поэтому в этот момент он по- настоящему мудр и бесконечно печален.
Такой «низменно реальный», «простой и обыкновенный»1 Иисус не понравился многим. Не красивого мифического бога, а этого загорелого проповедника, благородного и свободного, умного и трогательного, способного посвятить свою жизнь людям и в то же время знающего, что до многих сердец его исповедь не дойдет, не достучится. Читая эту главу Евангелия дальше, мы и находим Иисуса, слова которого не услышаны, в которого уже готовы бросать камни… «Мало надежды на хороший конец…»
Как Толстой, Чехов и многие современные ему писатели и художники, Поленов стремился очистить Евангелие от мифических и церковных наслоений, найти в личности Христа идеал и подтверждение своих личных размышлений о смысле жизни.
В 1886 году, когда работа уже подходила к концу, у Поленова умер сын Федя, первенец. И художник не находил ответа: зачем посылаются эти страдания, в чем их смысл, как их пережить. Подходя к картине, он становился удрученным, нервным.
Его природная жизнерадостность исчезла, пустоту заняли припадки неврастении и тяжелые, грустные мысли. Нет, этот Христос, реальный, исторический, которого искал и изобразил Поленов, и не мог быть другим. Ни в силе слова, ни в вере в царство любви художник не находил для себя спасения. Смысл появляется в созерцании природы, в духовном совершенствовании. Погруженный в свои мысли Иисус находит отклик в природе — особенно отчетливо это зазвучит в последующем за большой картиной цикле работ о жизни Христа. И сам художник избавляется от угрюмости и тоски, обращаясь лишь к пейзажам. В это тяжелое время он начинает писать пейзаж, названный им Федюшкино воспоминание, — напряженный, динамичный, горящий. Позднее эта одна из сильнейших его картин будет известна как Осень в Абрамцеве.
Поленов находит в природе отклик своим чувствам, отдыхает в перерывах между работой над Христом и грешницей, и пишется ему легко и весело. Да и в этой большой картине пейзаж получился убедительным, звонким. Упаковав картину и отправив ее на выставку, он уже планирует на лето вырваться из Москвы в деревню. Но впереди еще серьезное испытание. «Волнение среди петербургских товарищей большое по поводу москвичей, которые навезли на этот раз много и больших и малых картин…» заменено цензурой невыразительным Христос и блудная жена. Рядом с поленовским Христом выставлена суриковская Боярыня Морозова, подчеркнувшая академизм первой. Но новые живописные приемы и нетрадиционный образ Христа все же заставляли зрителя останавливаться и у поленовского полотна. Художник прекрасно видел, что его работу нельзя назвать новаторской, но она и не однозначна. Так же неоднозначны были отклики друзей и критиков. Художнику было дорого каждое слово в защиту идеи картины.
Сразу же нашлись покупатели. «…Я не могу упустить Вашу картину как самую замечательнейшую… Ваша картина может быть приобретена только или правительством, или мною; по размерам ее других покупателей быть не может», — писал художнику П.М. Третьяков. Боясь участи ивановского шедевра, сам художник и его супруга хотели бы, чтобы произведение оказалась у Павла Михайловича. Мамаша же настаивала на продаже картины правительству. Вскоре хозяином Христа и грешницы стал Александр III.
Когда-то Поленов определял срок для деятельности художника до сорока лет, затем до пятидесяти, в 1906 году он пишет художественное завещание. «Бытие человека остается и переходит в то, что он сотворил», — написано в нем. Теперь ему пятьдесят пять, огромные душевные силы отданы 64 картинам из жизни Иисуса. Его главная художественная программа выполнена. Но это всего лишь одна «коробочка», как когда-то говорил Стасов, одна из множества, которую он открыл в себе, и содержимое которой раздарил людям. Это важная, но маленькая часть огромного наследства — настоящего «поленовского государства», которое создал художник и которое он будет продолжать строить не до пятидесяти пяти и не до шестидесяти лет, а до олонецкого креста на обыкновенном сельском кладбище.
Всю жизнь поддерживая друзей и учеников (и в материальном плане тоже), поселясь в Борке, Поленов имеет возможность построить церковь, две школы (как когда-то в Имоченцах Поленовы тоже открыли школу, в которой преподавали сестры художника), организовать выставку своих картин, средства от которой отправляются раненым (идет Первая мировая, на которую Василий Дмитриевич проводил своего сына Дмитрия).
В голодный 1918 год художник, кутаясь в толстый меховой пиджак, делал театр-диораму. С утра до сумерек стоял над картинками, подкрепляясь лишь печеными яблоками и мечтой подарить детям в это холодное, темное и тоскливое время кругосветное путешествие.
И счастье, и радость, и умиротворение, и силы дарить радость другим художник черпал из двух неиссякаемых источников — своего солнечного детства и окружающей его российской природы. Шум, резкие движения, городская суета и суетность, толпа и большие собрания, споры и борьба — все это было чуждо темпераменту Поленова. Тропинка, выбежав из уютного, полного любви дома в Имоченцах, который, по словам Поленова, был весьма «хорошее изобретение», словно сделав круг, привела на чистый холм, в Борок. Яркими, крепкими солнечными нитями, протянувшимися из детства, пронизано и связано все в построенной художником усадьбе. И дом похож на тот, что в Имоченцах, и собственноручно насаженные сосны, как на любимом Севере, и мастерская, о которой мечтал еще в 1847 году: тогда он думал, что поставит ее в Имоченцах, в огороде, среди огурцов и моркови.
Борок — это время, когда сбываются мечты Поленова. Вернее, он осуществляет их собственными руками: от выточенной им ручки шкафа до дома-музея.
Не кусочек, а цельный, очень добрый, пронизанный любовью к России мир оставил после себя самый солнечный русский художник — Василий Поленов.
